Снаружи оказывается вовсе не так холодно, как можно было подумать. Ермолин мимолетно смотрит на громоздкий старообразный термометр, висящий на дверном косяке: тринадцать выше нуля. Спасский уже резво сбегает вниз по лестнице и выруливает на дорожку, почти скрытую под слоем палой листвы. Здесь, конечно, никто не убирает, не ухаживает за парком. А когда-то, наверное, было красиво, пансионат высшей категории, только для членов чего-то там, не ниже рангом. Под огромным раздвоенным дубом висит щит с выцветшими пятнами облезлой краски. Ермолин присматривается к выпуклым буквам по нижнему краю: «М…ршрут……ля оздор…вит…ьног… моциона». Моцион так просто не отколупаешь, не убьешь, сидит у нас у всех эта бесполезная привычка где-то ниже мозга, в позвоночнике.
Прижимает локти к бокам и, как пришпоренная лошадь, в несколько уверенных перебежек догоняет Спасского. Тот оборачивается и удовлетворенно кивает на бегу.
Они бегут рядом, корпус в корпус, как лошади. Листья влажно пружинят под ногами.
— Александр Павлович, — подает Спасский свой бархатистый, почти не сбившийся на бегу баритон, — а вот вы как хозяйственник поддерживаете версию насчет синтез-прогрессора? Могло такое произойти?
— Могло, — отзывается Ермолин. — У нас чего угодно… могло прои… зойти. В таких случаях ответ… ственные лица… прежде всего… прячут концы. Мы никогда не узнаем.
— Жаль.
Ермолин пожимает плечами:
— А смысл? Если даже узнать… кто виноват… Что это даст?
— Вы правы. Ничего.
Перед ними открывается море. Жемчужно-серое, подернутое дымкой рассвета. Солнца еще нет, его и не будет, наверное, видно за плотными облаками, но небо на горизонте оранжеватое, как нагревающаяся потихоньку плита.
Вниз, к набережной, ведет шаткая металлическая лестница. Спасский останавливается и делает несколько глубоких вдохов.
— Вот чего бы мне хотелось бы знать, — говорит, отдышавшись, Ермолин, — так это каковы наши теперешние перспективы. Пансионат кто-то курирует, это очевидно. Долго нас держать здесь вряд ли станут, слишком дорого, особенно учитывая масштабы… предстоящих работ по ликвидации последствий.
— Вы думаете, такие работы ведутся?
— А вы всерьез считаете, что все пропало, кроме нас и этого пансионата? Не смешите, Юрий Владиславович. Существуют схемы снабжения. Если у цепочки есть конец, значит, работают и другие звенья. Возможно, плохо работают, возможно, далеко не все. Не удивлюсь, если скоро нас перестанут так роскошно кормить. И отключат свет.
Спасский молчит. После паузы берется за лестничный поручень с налетом ржавчины:
— Идемте к морю.
Они спускаются на набережную. Море, оказывается, вовсе не такое спокойное, как это виделось сверху, на берег с рокотом набегают приличные волны, перекатывая гальку, и чтобы разговаривать, приходится повышать голос.
— Пробежимся вдоль? — громко предлагает Спасский.
Ермолин мотает головой. Бегать ему совершенно расхотелось. Подходит к краю набережной, где асфальт обрывается неровным каменистым изломом, и смотрит на мутную воду с сероватой пеной, перегоняющую туда-сюда клубки бурых водорослей.
Спасский тоже не бежит. Сощурившись, смотрит вдаль, то и дело приглаживая ладонью волосы, которые мгновенно вновь разметывает заметный тут, у моря, ветер. А тумана нет совершенно. Линия горизонта четкая, словно конец мира. Небо сильнее налилось оранжевым, не исключено, что там, за облаками, уже встает солнце.
— А вы знаете, я ничего не имел бы против, — внезапно говорит он, и волны подкладываются, словно аккомпанемент, под его сценический баритон. — Если б это и вправду было уже все. И навсегда.
— Смотрите!
Ермолин отвлекся, особенно, не слушал и как раз в тот момент увидел то, куда указывает вдоль набережной. Там вдоль кромки набережной движется в их сторону одинокая фигурка. Какая-то странная, неправильная, неправдоподобно маленькая в сопоставлении с огромным морем. Ребенок?
И совершенно один.
Переглянувшись, они идут навстречу. Непроизвольно и синхронно ускоряют шаги, и уже видно, что это девочка. Черненькая коротко стриженая девочка лет шести-семи, тоненькая и хрупкая, она здесь с отцом, припоминает Ермолин, из какого же они номера?… и где он, собственно, ее отец?