— Я работаю, — бросила Рыська. Хотя, конечно, не стоило.
— Кем?! Менеджером в отделе какого-то там планирования! Младшим менеджером! В той же точно должности, как и десять лет назад, странно, что они тебя вообще до сих пор не уволили!..
Это не моя мать, беззвучно твердила Рыська, стиснув руками виски и уставившись в окно. Моя мать — Великая Рысь из старшей ветви высокородных Фелин, у нас тройной золотой вензель на гербе, наш девиз «Выдержка и честь», а мой отец…
— Посмотри на себя! На боках сало, на голове черт-те что, чистку лица когда последний раз делала, а? — никогда! Занялась бы собой, не девчонка давно! Двадцать лет подряд маешься дурью, сколько можно уже?! От мужа-то сбежала через две недели…
— Ты тоже, — огрызнулась она. Семейная свара уверенно выходила на обычный круг. Выдержка и честь, так с ума можно сойти, выдержка и честь…
— Я, допустим, не прискакала обратно в одной ночнушке, а отсудила у твоего отца двухкомнатную квартиру и все расходы по твоему образованию! А толку, толку, спрашивается?!
В ушах запело тоненько, пока еще вполне терпимо, но уж она-то знала точно, что мать не успокоится, пока не доведет до срыва, до истерики, до полного исступления. Все в клубе сочувствовали Рыське, что она вынуждена жить вдвоем с матерью, но чем они могли помочь? — максимум пускали иногда к себе переночевать. А Тим и не предлагал никогда.
— В тридцать шесть лет все еще играть в детские игрушки, в упор не замечая реальной жизни! Это патология какая-то! Тебе лечиться надо, Оля, ты это понимаешь?!.. Куда ты собралась?
— На работу, — соврала она.
Хотя не совсем соврала — надо будет и вправду отсидеть сегодня вечернюю смену, чтобы потом получилось без проблем отпроситься на время фестиваля. Еще и это… Рыська застонала, в ушах застучало глухими ритмичными взрывами. Мать выкрикнула из соседней комнаты что-то еще, она не расслышала. Нет, куда угодно, лишь бы подальше отсюда.
Втянула живот, застегивая молнию на джинсах. Ну и что? Гибкой, тоненькой и стройной должна быть какая-нибудь Пума, Пантера, а не Рысь. Благородное происхождение проявляет себя не во внешности, как уверена почему-то эта блондинистая сучка Белора, на себя бы посмотрела! — а в душевной высоте. Выдержка и честь.
…На улице было слишком много людей. Всегда их было слишком много, и Рыська уже отчаялась пытаться обмануть город, выходя из дому в часы, равноудаленные от всех суточных пиков, повсюду опаздывая и постоянно нарываясь на выговоры, даже в клубе — все равно не помогало. Людей было слишком много вообще. И особенно в метро.
Метро находилось в десятке метров от их дома, оно втягивало в себя толпу, словно голодное чудовище, и назад, конечно же, выпускало не всех. Рыська боялась ездить в метро с тех пор, как прямо при ней, буквально в нескольких шагах, две девчонки, взявшись за руки, прыгнули на рельсы перед самым поездом. Об этом случае несколько недель подряд кричали уличные мониторы и вообще все масс-медиа, мама нарочито громко включала телевизор, и даже у Контессы, куда Рыська напросилась тогда ночевать, все только об этом и говорили. На какое-то время самоубийства в метро стали регулярными, пока власти не поменяли повсюду таблички на «ищите другой выход».
Рыська глянула на электронные часы при входе, удостоверилась, что сильно опаздывает — и пошла пешком.
Она шла вдоль бесконечных витрин проспекта, стараясь смотреть в ту сторону, так в поле зрения попадали не все встречные люди, а только те, что отражались во фрагментах зеркал. Расположение витрин Рыська помнила наизусть, а одну из них — бутик средневекового платья — даже любила, всегда притормаживала посмотреть. Складки бархата, темное золотое шитье, сафьяновые длинноносые туфли. Контесса и Белора одевались именно здесь, хотя уважающие себя члены клуба шили себе одежды сами и с гордостью демонстрировали с изнанки швы ручной работы. У Рыськи тоже было самодельное бархатное платье, лиловое с желтым, но оно предназначалось лишь для больших ежегодных балов, когда благородные Фелины принимают человеческий облик. Обычно же она надевала в клуб свою шкурку Рыси, в которой чувствовала себя, как в единственной родной коже. Не то, что сейчас.
В витринных зеркалах мелькали все-таки слишком многочисленные люди и почти никогда — она сама. Рыська просто не успевала заметить, отследить, опознать себя такую, и это было страшнее всего. Город стирал ее, нивелировал, растворял в толпе. Город не хотел знать ее настоящего имени и облика, он перемалывал ее точно так же, как и сотни тысяч других оль, наташ и лен, давая тем самым основание для панического страха: а вдруг она и вправду точно такая же, как и все они?! Такая, как все. В той реальной жизни, которую, по всеобщему мнению, стоило бы признать и принять — в тридцать шесть лет.