И все же он заснул. Непривычный к таким физическим нагрузкам, уставший, полуголодный, он честно продержался больше часа. А затем, убаюканный трелями проснувшейся птахи, он прикрыл на мгновение глаза… и провалился в сон.
Сон был тяжелым. Чер бежал. Долго-долго. Пятки уже начали гореть, а из груди вырывались хрипы, но он продолжал мчаться вперед. Пока не увидел ее. Она появилась на его пути за одну секунду — высокая, статная, в красивом алом платье с длинным шлейфом. Развернула к нему бледное лицо и ласково спросила:
— Куда же ты?
Ее нельзя было обойти, обежать, обползти. Она была везде сразу. Ей служили деревья, земля и воздух. Потому что она их кормила. Своей кровью и чужой.
Он отступил назад.
— Мне больно, — сказал он еще детским, ломким голосом. Она посмотрела на него своими яркими глазами, в которых можно было утонуть и протянула к нему обтянутую чёрной тканью словно второй кожей руку.
— Так устроен мир, что жить больно. Мы с тобой это знаем лучше других.
Он смотрел на ее руку с сомнением.
— Я не хочу!
Она перестала улыбаться.
— Ты все равно никогда не сможешь отсюда уйти, так к чему нам ссориться?
— Почему? — доверчиво удивился он.
— Потому что ты никому не нужен на всем белом свете. Ты один. Тебя никто не ждет, и никто не примет. Кроме меня.
И она поманила его пальцем.
— Пойдем. Я сделаю тебя удивительным. Уникальным.
Он не хотел быть уникальным. Он даже не уверен, что вообще хотел быть. Зачем, если он больше никому не нужен?
— Я не хочу так! — он махнул рукой, в которую были вшиты волчьи когти. Рука болела и гноилась, источая отвратительный запах.
— Мы их срежем, — пообещала женщина. — От них все равно никакого проку. Мы сделаем лучше! Но это потом, когда ты окрепнешь. Посмотри, — она показала на стоящую у ее ног корзинку. — Я принесла тебе друга. Нравится?
Маленький черный волчонок ткнулся мордочкой в его гниющую ладонь.
— Будешь о нем заботится? Или мне оставить его в лесу?
Будет. Конечно будет. Он взял корзинку и пошел следом за женщиной в алом.
Она не случайно любила красное. Нет. Цвет крови ей подходил. Он был ее стихией, ее смыслом существования. Она любила кровь. Не потому что садистка, нет. Хуже. Фанатичка от науки. Он долго этого не понимал. Очень долго. Его глупость стоила Волку жизни. И шкуры.
Шкура была еще в крови, когда она принесла ее в его клетку.
— У вас отличное переплетение аур! Прекрасный процент взаимопонимания! Знаешь, я думаю, все получится!
Он не хотел думать. Он почти оглох — то ли от воя Волка, то ли от собственных криков. Он почти не видел ее в свете факелов, только алое пятно ее платья мерцало в темноте. Он знал, что она довольна произошедшим. Ее эксперимент продвигается вперед очень удачно. И тому причиной был он. Его глупость и его доверчивость.
Надо было убить Волка, когда только в голове появились первые догадки, что происходит что-то неладное. По крайней мере это была бы быстрая и почти безболезненная смерть.
— Травы! Нитки! Скорее, пока шкура не остыла! Олег, книгу! Надо связать их через ауру, а волчья уже истаивает!
Боль была наказанием. Боль была уроком. Но не искуплением. Уйти Темной дорогой ему так и не дали.
Когда его наконец вывели первый раз на улицу, во дворе уже лежал снег. Она присела рядом, изящно придерживая подол алого платья и довольно произнесла:
— Ты еще будешь моим самым верным псом!
И погладила его по щеке, размазывая капли крови, выступившие на теле после превращения.
Он стоял босыми ступнями на снегу и не чувствовал холода. Он ничего не чувствовал.
А потом покачнулся и упал.
Она постояла немного, ожидая, что он поднимется, но не дождалась.
— Бран! Это невозможно! В чем смысл, если он после метаморфозы на ногах устоять не в силах? Будь добр сам подумай над решением хотя бы этой проблемы! И оттащи его куда-нибудь в сторону, пока не увидели!
Красное на белом. У нее всегда были красные платья. Много. Они постоянно пачкались. Красным.
Чер почувствовал, как загривка коснулись пальцы. Маленькая женская ладошка.