– Вот и отлично. Так уж вышло, что мой камердинер наглым образом куда-то сбежал, а даме моего статуса не пристало волочить чемоданы до автомобиля. Особенно, – добавила она с нажимом, – когда их передает ей Управляющий Шпиля.
– Сочувствую. – без энтузиазма ответил я.
– Идем, – бросила она уже на ходу, направляясь к малозаметной дверце в стене. – Примеришь на себя роль моего недобросовестного работника.
Прозрачная капсула лифта с мягким шипением поползла вверх, поднимая нас над пестрой толпой, которая с каждой секундой приобретала все большую схожесть с картинами импрессионистов, составляющих свои работы из сотен густых разноцветных мазков, которые чудесным образом, как пазл, подчиненный воле создателя, сами собой складываются в сюжет, застывший под кистью художника. Однако разношерстная публика даже в отдалении не могла сложиться в что-то красивое или, по крайней мере, организованное. Лишь снующие в случайных направлениях точки, будто не имеющие ни мысли, ни собственной воли. Лишенные смысла движения создавали жизнерадостную ширму суеты, за которой было легко потерять из виду истинную картину происходящего. Краски Пантеона, сверкающие в его огнях, автомобилях и экстравагантных одеяниях его жителей, мельтешили в сюрреалистичном безумном веселье. Вся эта круговерть нескончаемого празднества, отчаянно выдавливала из себя энергию, беспомощно посылая ее в безответное чернильное небо. Каскады жилых уровней, каждый из которых старался перещеголять уровень пониже, яростно сияли, пытаясь прорезать и разметать в клочья тяжелый мрак, давящий сверху. Но, чем выше поднимался лифт, тем лучше осознавалась тщетность этих попыток.
Прозрачная капсула едва ли доползла до середины Шпиля, а многое уже становилось понятнеес.
Неужели я и вправду не похож на всех, кого только что презрел, как презирают насекомых, заметив их копошение в старой кладовой? Или же я лишь точно такая же несамостоятельная клетка гротескно-аморфного левиафана, которой раз в жизни по чистой случайности повезло возвысится над себе подобными? Но самый главный вопрос, который теперь терзал меня изнутри, словно ощерившийся крысеныш, загнанный в угол, звучал так: «А изменится ли что-то от моего сиюминутного прозрения, или мое сознание вновь растворит и подавит любой дискомфорт, вызванный мыслями, едва я спущусь вниз?»
Теперь, когда мне довелось в буквальном смысле взглянуть на Пантеон сверху, мое недавнее отрешенное безразличие сменилось разгорающимся любопытством. Вырвавшись из липкого оцепенения, которым, видимо пропитал меня город настолько сильно, что воспоминания растворились в туманном омуте сознания, я оказался над кутежной суетой остальных обитателей города. Единожды взглянув на всю эту круговерть со стороны, мне до жути захотелось если не познакомиться, то хотя бы издали посмотреть на человека, который наблюдал за Пантеоном лишь с такого ракурса. Кому как не человеку, вечно возвышающемуся над городом, вверенным ему в управление, быть единственным, кто сохранил рассудок в этом неоновом цирке безмыслия и пустословия?
Лифт замер на последнем этаже. Стеклянные двери бесшумно разъехались в стороны. Азильда тут же засеменила вглубь просторного кабинета, взмахом руки привлекая внимание единственного человека, находящегося здесь. Он степенно поднялся навстречу знакомой, поприветствовав ее лишь сухим кивком. Поспешив за своей невольной спасительницей, я на ходу с жадной страстью вцепился взглядом в помещение, в котором мне вдруг посчастливилось оказаться. В попытке подметить какие-то детали, чтобы цепко зафиксировать их в своем воображении, я переводил взгляд с одной стены на другую, но глаза мои не встречали чего-то определенного. Однотонные стены, практически прозрачные, изнутри светились матовым бирюзовым светом, отчего глаза расслаблялись и мое заостренное внимание притуплялось, будучи обманутым простым визуальным трюком. Острых углов в помещении не было, пол в неопределенный миг становился стеной, а та, устремившись на три человеческих роста вверх, сливалась с потолком того же цвета. Почему-то я был уверен, что потолок здесь будет полностью прозрачен, чтобы Управляющий чувствовал себя шагающим по лезвию, слева от которого была бы пропасть бестолковой суеты Пантеона, а справа – окаменевший в стазисе Космос, преисполненный величием вечности, которую он дарит лишь тем, кто осмелится посвятить ему свои стремления.
Помимо массивного стола, на котором располагалась широкая панель управления чем-то, мне неведомым, внимание в кабинете могло привлечь лишь окно, той же неопределенной формы, что и все в этом месте. Оно начиналось от пола так, что на его краю все еще можно было стоять, оказываясь словно в полусфере, выдающейся за пределы внешней стены Шпиля. Наверняка лишь вечера, проведенные в единении с самим собой и создании внутри себя симбиоза между вечным и суетным могли помочь не сойти с ума единственному человеку в Пантеоне, который мог взять и с радостью брал на себя ответственность за содеянное. Все остальные, кого я встречал, могли в лучшем случае лишь переложить обязанность принимать решение на кого-то иного, не желая быть повинным в чем-либо. Неопределенность и безответственность захватила умы жителей города, не желающих сопротивляться течению, несущих их в водосток умственного и нравственного разложения. Управляющий, знакомый каждому и, в то же время, скрытый от понимания, стоял и смотрел на приближающуюся Азильду. Я в смущении перевел взгляд на него – запечатлеть его образ в сознании в первую очередь, как-то не пришло мне в голову.