– Вот и отлично, – сказала она. – А теперь, Давид, простите меня. Надеюсь, что не обижу вас. Сейчас я хочу остаться одна.
– Разумеется, – проговорил он. – Я ухожу.
Уже сделав несколько шагов, поддавшись смутному внутреннему чувству, он оглянулся. Кутаясь в мех, Лейла смотрела на него. Несмотря на печаль, закравшуюся в ее голос, черты, Давиду опять показалось, что глаза женщины – лукавые, опушенные густыми ресницами, смеются.
– Не забудьте, – махнув зонтом, повторила она, – в беседке за парком, в полночь!
– Я приду! – ответил он.
Крошечная фигурка женщины в черном оставалась стоять на пирсе даже тогда, когда гроза уже вступила в пределы города с его северной стороны. А экипаж уносил Давида, выглядывающего из-за брезентового дождевика назад, вдоль океана – по набережной.
Всю ночь над городом гремела пришедшая с Атлантики гроза. Она сотрясала Пальма-Аму. Ливень обрушился на город такой силы, что водосточные трубы захлебывались и стонали, выбрасывая из своих жерл каскады бурлящей воды. На улицах образовались реки. Окна дрожали и звенели в домах, когда после яркой вспышки, озарявшей ночные улицы, раздавался сухой треск, рассыпавший по крышам тяжелую свинцовую дробь. Так продолжалось всю ночь, и, наверняка, мало кто мог уснуть в городе в эти часы…
Стоя у окна своего номера в гостинице, Давид смотрел сквозь рябое от дождя стекло, как тускло бледнеют – там, на улице, – портовые фонари Пальма-Амы…
4
– У меня в доме все по-простому, Давид, – разбирая почту, говорил старик молодому человеку, сидевшему напротив него в гостиной. – Есть две женщины, горничная и прачка: они приходят убираться и стирать пару раз в неделю. Обе молчаливы, и слава богу. – Баратран разглядывал имена на конвертах, иногда улыбался, иногда хмурился. – Повара у меня нет и не было – ем я крайне мало и готовлю себе сам. Того же потребую и от вас. Нет вездесущей экономки и обо всем судачащих слуг. Если честно, большое количество посторонних при моей профессии ни к чему. – Взглянув на Давида, старик улыбнулся. – Большую часть жизнь я провел в странствиях по миру и привык надеяться только на самого себя. Еще я крепко привык к одиночеству – и не боюсь его. Скажите, Давид, разве может быть одиноким настоящий творец?
Он вопросительно взглянул на молодого человека. Тот встал с дивана, прошелся по гостиной. Отрицательно покачал головой:
– Думаю, нет.
– Именно, Давид, именно.
Пока старик занимался письмами, Давид разглядывал белые гладиолусы в хрустальной вазе. Преломленные стебли цветов, покрытые пузырьками воздуха, казались зыбкими, почти бесплотными. Внезапно он вздрогнул – словно кто-то, подкравшись сзади, жестко хлопнул его по плечу. Но это всего лишь черная птица приземлилась на гостиные часы и теперь устраивалась поудобнее. Ворон Кербер также смотрел на него – гостя. Глядя в черные бусины с сизоватой поволокой пленчатых век, Давид искренне покачал головой:
– Мне кажется, господин Баратран, вашему ворону тысяча лет!
Держа в пальцах одно из полученных писем, старик улыбнулся:
– Предание рода Риваллей Арвеев Баратранов утверждает, что этот ворон бессмертен, молодой человек. Мои предки были аристократами и оставляли потомкам свои портреты. По иронии судьбы все они достались моей старшей сводной сестре Магнолине, которую я не видел уже лет двадцать, и даже не знаю, жива ли она. Так вот, на многих портретах есть черный ворон. И у каждой птицы не хватает на правой лапке одного когтя, как у Кербера. Что до моего старого друга, – он кивнул на птицу, – то я справлялся у орнитолога – это врожденный дефект. Иногда Кербер на годы покидает меня, но всегда возвращается. Где его дороги? Его небо? Думаю, я не первый, кто задается этим вопросом. – Глаза старика насмешливо сверкнули. – Но иногда, ночью, когда я застаю его здесь, у старинных часов с колокольным боем, вижу, как он слушает ход спрятанных под старым деревом механизмов, как следит за медным маятником и черными спицами стрелок, мне действительно кажется, что ему тысяча лет или даже больше!
Старик взял со столика ножницы, срезал край конверта, вытащил открытку и чиркнул по строчкам взглядом.
– Нет-нет, сюда я не пойду, – покачал он головой, – ни за какие коврижки! – Старик отложил открытку, прицелился еще к одному письму, с интересом взял его, клацнул ножницами. – Еще минуту, Давид, еще минуту…
Пока Баратран читал новое письмо, молодой человек, проходя мимо, зацепил взглядом на конверте фамилию отвергнутого адресата. Там значилось: «Герцогиня Руоль, Равенна. Улица Чудаков, «478». «Интересно, – размышлял гость, – что связывает старика и эту герцогиню, в чей дом вчера он был приглашен красоткой Лейлой?»