Странный стальной звук, тянувшийся вдоль самой ограды, не отставал от него. Давиду показалось, что за чугунными копьями его преследует черная тень. А вдалеке он уже различал ворота и домик, в котором горело одно окошко.
Через минуту он стучал тростью в литой чугунный щит на воротах. В домике приоткрылась дверь, затем отворилась широко, и на крыльце появился человек в длинном плаще. Спустившись с лестницы, не торопясь, он подошел к воротам. То был высокий, прямой и широкоплечий старик с острыми, как пики, усами. Лицо его, скрытое от света, приглушенно лившегося из парка, оставалось темным.
– Что вам, сударь? – рассматривая гостя, бесстрастно спросил он.
– Мое имя – Рудольф Валери. Лейла велела сказать, что в этом доме я буду желанным гостем.
Мрачный сторож приблизился, прихватил крепкими руками чугунные прутья ограды. Лицо его все еще было черно. Давид терпеливо ждал. Помедлив, старик вытащил из кармана связку ключей, определив один из них на ощупь, сунул в замочную скважину. Провернув его там два раза, открыл ворота.
– Прошу вас, сударь, – пропуская гостя и запирая за ним, сказал он. – Ступайте к дому по этой самой аллее.
Молодой человек огляделся. Вымощенная камнем дорожка начиналась от самого домика, вела мимо клумб и рассекала крохотный лесок впереди.
– Это самый кратчайший путь, – пряча ключ обратно в карман плаща, пояснил старик и повернулся к свету.
Фонарь у сторожки горел неярко, но Давид успел разглядеть неподвижное лицо старика, а главное – его глаза. Левый смотрел зорко, точно у ястреба, что с высоты облаков выглядывает свою добычу, правый – закрывало сизое бельмо.
– Вам выпала большая честь, сударь, – сверля гостя единственным глазом, сказал старик. – Высокая честь!
– Надеюсь на это, – откликнулся Давид, а про себя подумал: «Возница танцовщицы! Ну и образина!»
– Только не забудьте надеть маску, сударь, – бросил ему вслед старик. – Ни с кем не заговаривайте, до поры держитесь особняком. А главное, во всем слушайтесь госпожу Лейлу!
– Благодарю! – через плечо торопливо бросил Давид.
Шагая в сгущающейся темноте по аллее, все дальше уходя от сторожки, он чувствовал, что единственный глаз ночного стража упорно буравит его спину.
Деревья парка слева и справа проступали черными силуэтами на фоне сумеречного, темнеющего с каждой минутой неба. Музыка, доносившаяся издалека, становилась слышнее.
Блиставший огнями – сразу всей громадой выплыв из-за деревьев – замок герцогини приближался. Оттуда уже доносился целый хор инструментов – оркестр играл Оффенбаха.
Надев маску, Давид обогнул один из флигелей дома и, почти сразу оглушенный оркестром, увидел множество наряженных людей. Переборов последние крохи нерешительности, Давид смешался с гостями. В ожидании ночных увеселений мужчины и женщины, все – в масках, перетекали по аллеям парка, освещенного лампионами и цветными фонариками, разговаривая и смеясь, сверкая шелком и драгоценностями.
На широкой эстраде, сложенной из стеклянных плит, под которыми горели цветные огни, вальсировали пары.
Вдруг оркестр смолк, и лишь только последний аккорд вальса растаял в прохладной свежести наступившей ночи, как в возникшей тишине пошел шепот: «Герцогиня! Герцогиня!»
По широкой дороге, ведущей от дома, четверо слуг в ливреях торжественно несли носилки. На них, в большом кресле, похожем на трон, восседала женщина с золотыми, высоко стянутыми на затылке, на греческий манер, волосами, в сверкающем, словно осыпанном алмазной пылью, глубоко декольтированном платье; лицо ее было свободно от маски, на голых плечах, похожий на глыбу льда, лежал белый мех, отливая в сиянии иллюминации лимонно-серебристым светом. Процессия приближалась к сцене… Проплывая над головами приглашенных, по-королевски величавая, хозяйка радушно улыбалась всем, кто стоял вдоль дорожки, изредка поднимая, грациозно приветствуя того или иного гостя, холеную руку.
Позади носилок шел светловолосый человек в черной маске, укутанный в черный плащ, доходивший ему почти до пят.
Четыре гиганта опустили носилки у самой сцены. Женщина, поддерживая платье, встала и, обернувшись ко всем, указала рукой на человека в плаще.
– Это мой пленник, господа! – громко сказала она. – Пленник, друг и гость. И ему одному, в знак моего особого расположения и особой любви, я разрешаю снять маску!