Выбрать главу

Сделавшись мужем Элизабет, Закария ничем не мог помочь ей в самой сути дела: семя его не имело той силы, чтобы ее хватило на обоих. Но всё же само сознание того, что некто большой и добрый поднял ее из ничтожества и подверг почетному обряду, было для Лизе целительно и хоть как-то укрепило в плоском мире Библа.

Еще однажды безумие Лиз всколыхнулось от сознания, что сестра, брак которой хотя бы по виду был похож на ее собственный (будучи от природы запечатанным ларцом, ключ от которого не давался в руки мужчинам, Анна долго не беременела) вымолила-таки себе девочку, светлую, как луна четырнадцатого дня. По причине пола дитяти участие Юхимы в почетном деле зачатия было несколько проблематичным; однако неужели дитя Анны было единственной девочкой в Библе, на чистом листе которой отец напрасно пытался рисовать свои Y-образные каракули?

Конечно, Лиз, как и все окружающие, полюбила племянницу и после одного-единственного припадка ревности — в котором выплеснулась, однако, не столько злость, которой у этой дурищи за всю жизнь так и не завелось ни крошки, сколько любовь, вывернутая наизнанку, — стала для резво растущей красавицы верной нянькой, товаркой по детским играм и девичьим занятиям. Они с сестрой вообще старели неохотно: Анна — по причине физической ладности и крепости, Элизабет — оттого, наверное, что внутри нее было заключено вечное нерожденное дитя.

В год, когда девочке, названной Син, исполнилось пятнадцать лет и ее сговорили замуж, Лиз в очередной раз возмутила общественное спокойствие: на склоне их лет Закария подарил ей ребенка. В буквальном смысле слова подарил: выточил или вырезал из какого-то чудного, как сама его супружница, дерева, уложил в шкатулочку и положил под елку, как новоиспеченный Санта-Клаус.

Потом страсти в который по счету раз улеглись, мальчик, несмотря на своей малый рост и экзотическое происхождение, быстро оправился, пошел в рост и вошел в тело, так что вскоре о нем перестали думать иначе, как о трехмесячном сосунке-приемыше. Нрава он был на редкость спокойного и миролюбивого, не то что иные крикуны, которые из горла у матери вырвут то, что им надо, а что иногда в нем его деревянистая порода просвечивала, так то, может быть, пигментация такая или мышцы с хорошего прикорма нарастил.

Такое житие продолжалось недолго: до тех пор, пока общественное мнение не сфокусировалось не диковатой семейке в очередной и последний раз.

Когда Закария предпринял свою донкихотскую попытку защитить любимые дубы, произошла драма, почти для всех непонятная. То ли были у него сотоварищи, то ли нет; то ли гамадриадой пытался он стать, которая живет в дупле и умирает вместе с любимым деревом, то ли гамадриадом, змеем, который, прянув с ветки, бьет противника прямым ударом в лоб. Дерево он желал заслонить собой или воспоминание о первом любовном свидании; погубили его камнем, острым железом или огнем; намеренно или ненароком, перепутав его, прямо и крепко стоящего, с деревом?

Лиз тоже ничего не понимала, да и не пыталась вовсе. Она знала, что передышка кончилась; ее подернутое дымкой сознание не могло скрыть от нее ужасающей правды. Муж погиб в уплату за чудо ее материнства, за прекрасного ребенка, подобного которому еще не рождалось на свет. Мир людей ополчился на них и разинул зев, чтобы поглотить, ибо, как она убедилась, человеку не свойственно останавливаться в своих начинаниях.

Сразу после торопливых и каких-то скомканных похорон она стала собираться. Переодела мальчика во всё самое легкое и прочное, набрала полный заплечный мешок еды из той, что пригодна обоим, и бутыль с водой. В этих действиях сама она, впрочем, видела скорее ритуал, чем настоятельную необходимость. В самом Библе воды и впрямь не хватало, однако там, куда она шла и где часто, по причине своей священной болезни, обитала подолгу и помногу, ей были ведомы все колодцы и все укрытия. А дальше следовало положиться на волю неба.