Выбрать главу

— Не так. На сей раз я чувствую человека. Может статься, оборотня.

— Одного со знаком троих. Троих со знаком Одного. Да?

— Кто бы он ни был, кем бы ни явился впервые, Дитяти Пантеры не будет места в Мире Закрытой Библиотеки. Он будет выделяться.

— Янтарь посреди клубков шерсти, — кивнул Кот.

— Менгир в глубине священной рощи, — ответила в лад ему Кошка.

— Голыш рядом с обросшими грубым мохом.

— Да. Если отправить его в Дом, его — или их — сразу убьют. Но если оставить Храму, то нас, чего доброго, вконец обожествят. Ведь некоторые из них удостаиваются нас видеть. Из Хранителей станем богами — вот комедия получится!

— Ну, опасность невелика, — рассудил Кот. — Здешний народ имеет какое-никакое соображение. Атеисты и материалисты, хвостом их в гриву! Только и смысла в том нет никакого. Это же по определению и назначению дитя для Дома. Ну так и отдай его человеку! Такому, что ослабит на время его диковинную природу.

— А! Я даже придумала, как и кому. Есть такая девочка, еще ученица…она умеет с нами общаться, потому что и сама отчасти родом из сна. И есть хорошие люди, которые ее окружают.

— Она согласится?

— Да. Уже согласна, хотя ее не спрашивали.

— Тогда выпускай на волю свое творение, — согласился Багира. — Их, значит, разъединят. А они сумеют найти друг друга?

— То будет лучшая из игр, — улыбнулась Киэно. — Игра, которая сама явится своей целью. Не всё ли равно, чем она завершится?

Она прижмурила свои глаза, притушив их свет, зато внутри круглого сияния, соединившего миры, засверкала цепная гирлянда искр, поплыла кверху, свиваясь в двойную спираль.

Эшу

Я в колыбели спал, а рядом полки были — Столпотворенье книг, стихов и прозы смесь, На пепле греческом пуды латинской пыли. — Я ростом был тогда с большую книгу весь.
Шарль Бодлер

Ребенок Иосии и нежной Син, невзирая на сплетни и передряги, окружающие его появление на свет и дальнейшее там пребывание, благополучно рос, процветал и уплотнял крону. Уточняя подробности, ел, вернее, пил он за троих: папу, с его интеллигентским аппетитом, пропащего братика, а заодно и сестричку. Син ела только за себя. Обладая узким, неразвитым полудетским тазом, она родила сына, этакое веретено без намотанной нити, почти что сама, как говорится, не заметив, но ее груди-пуговки изливали ради него целый поток молока. Оттого и питалась она соответственно: пять-шесть раз на дню, и всё хорошую, плотную пищу, так что никому, даже Анне с ее величавым телосложением, было за нею не угнаться. Знакомая акушерка всё, бывало, причитала, оглядывая юношескую фигурку: бедра узки — как родит? Груди нет — чем выкормит? Анна в ответ лишь отмахивалась: не жиром же детей кормят и не наружностью выраживают, а внутренностью. Сойдет не хуже, чем у прочих. Так и вышло в самом деле.

Имя дитяти, как было принято, отыскали в книгах, соразмерив с его вечной жаждой. Вначале Иосия соблазнился было летописной кличкой Упырь Лихой, поразившей его некоей допотопной экспрессией, но почти тотчас передумал. Его вечной любовью, страстью и привязанностью были латиноамериканские писатели середины двадцатого века, вот он и уговорил Син назвать ребенка Эдшу — в честь насмешливого вудуистского бога перекрестков, базаров, кабаков и иных прочих людных мест, ловкача, пройдохи и лукавца, который уловляет мирных жителей на порогах их домов. Также Эдшу (или, упрощенно, Эшу) соединяет небо, населенное другими богами, и грешную землю на манер порученца, однако по части проказ, беспорядка и издевательств над прочими богами за ним не угнаться ни Гермесу, который в античном мире выступал в той же функции, ни достославной обезьяне, вооруженной тремя корзинами буддийских премудростей, ни пауку Ананси. Иосия кстати узнал, что богу Эшу угодна любая еда, но пьет он только чистую водку-кашасу. И таким же питуном и прожорой, тихим озорником и мудрым пустозвоном, по всем видам, готовился стать его собственный отпрыск.

С самых первых месяцев было также видно, что мальчик-искорка тщится хотя бы собой восполнить ущерб, которую Закария так необдуманно причинил его деревянному братцу. Носик его рос по пословице — «Семерым Бог нес», отродясь не напоминая обыкновенную младенческую пипку, застрявшую между пухлых щечек, и день ото дня становился целеустремленнее. За это в будущем ему суждено было стать мишенью для нескромных намеков и получить ряд обидных прозвищ, самое цветистое из которых, «Румпельшнобель», имело перевранным источником сказки братьев Гримм. Другой ряд дразнилок будет вызван к жизни бурным ростом самого Эшу — он вечно тянулся вверх, забывая расширяться в стороны, как неподрезанная и некультивированная яблонька. Следует упомянуть в ряду прочих почти неизбежные в таких случаях и вполне заурядные «глиста», «белая спирохета» (он становился чем дальше, тем блондинистей) и «корабельная мачта», а также чуть более остроумное «Кум Оглобля из имения «Долгие Вязы». Всеми этими стандартными мальчишескими подколками Эшу нимало не тяготился — среди его сверстников было принято еще и не так обзываться. К тому же в неизбежно следующих после ритуального грязнословия кулачных драках тот, по кому труднее попасть боковым ударом и кто способен в ответ почти без труда и усилия враз поддать под дых своей длинномерной конечностью, быстро завоевывает всеобщее уважение. Труднее было со сверстницами, куда более агрессивными и неуловимыми в языковом плане и пользующимися — причем без малейшего зазрения совести — правом неприкосновенности в плане физическом. Однако, к счастью, сын лунной девушки вырастал таким нескладным, что временами казался даже красив и уж безусловно интересен юным дамам. Вот так то, что напророчил Иосия длинному носику древесного младенца, и в самом деле грозило сбыться для Эшу: девчонки так и вешались на него, начиная с ясель и кончая училищем. В ответ он щедро оделял их казенными пышками с огнедышащим повидлом внутри, с трудом добываемыми из буфета во время перерыва в групповых занятиях, а от слюнявых поцелуйчиков хитро уклонялся.