Но нигде и никогда не встречал он предания о книге, заточенной в каменную радугу, как меч короля Артура или лучшего из его рыцарей, Галахада.
Так шло учение и проходило студенчество. И вот, наконец, одряхлевший Иосия в последний раз довел Эшу до порога Дома и передал, как эстафетную палочку, господину Пауло Боргесу, бывшему университетскому «дону» и нынешнему директору.
Боргес, или Учение Слепой Белки
Пауло Боргес, слепой директор Дома Книги, стал первым начальством и вторым после Иосии учителем молодого Эшу. Ослеп он, уже став главой Дома; возможно, от чрезмерно частого соприкосновения с виртуальной реальностью, создаваемой всеми зараз миниатюрными считчиками книг, но, пожалуй, и от того, что еще с детства книги слишком часто заменяли ему иную пищу.
В зрячей юности он всласть побродил по лабиринтам энциклопедий, спиралям свитков и листам кодексов, отразился во всех зеркалах черных мониторов, куда попадали считываемые ползучими сканерами книги — и был за это в зрелости наказан. О сладкая вина! Впрочем, главной виной было общение не с зеркалами, а с бумажной продукцией, что происходило в полутьме и тайне — ибо хрупкие по природе книги крайне редко должны были подпадать под листание и прочтение.
Фамилия его, так удивительно совпадавшая с названием известнейшего книжного шрифта, казалась псевдонимом или попросту им была. Никто не помнил этого в точности, равно как и его возраста: директор был предвечно стар. Сколько его знали, он всегда был таким: худощавый, со втянутыми внутрь щеками (зубы у него остались только на переднем фронте, а заказать себе протез все не удосуживался), легкий на ногу, он, с его всегдашней хрупкой грацией, казался неким странным насекомым — кузнечиком или комаром, — залетевшим в высокий книжный зал с темными ступенями стеллажей, по которым он буквально порхал. Стало быть, отсутствие зрения ему не мешало? Должно быть, так: туда, где работали внутри книг сканеры размером с муравья, внешнего света все равно почти не доносилось, и ущербность Боргеса оттого не получала своего обыкновенного смысла.
А, может статься, он ориентировался по запаху и звуку — шелестению папирусов, густому шороху и аромату пергаментов, резкому запаху пыльной и пухлой старинной целлюлозы… рокоту свитков, намотанных на деревянный каток…
Да и его чуткие, зрячие пальцы сами работали как сканер…
Жил он не по общему библиотечному правилу — долгу скупого хранителя древностей; жаль только, что читатели, коих он жаждал, были к тому времени пораспуганы. Выдавая редкому ценителю на руки свиток, походил он на купца, что с гордостью предъявляет тароватому покупателю свернутую в рулон вечность.
Один из воителей на незримом фронте Любви…
Иосия, препоручив ему отпрыска, мирно и как-то незаметно скончался прямо в своем гаражном кабинете — наверное, было ему одиноко без брата. Так Син, подобно Анне, суждено было пережить всех своих библских мужчин. (В том, как это сказано здесь, видится дурное пророчество, затрагивающее и третьего мужчину; но погодите.)
Наш Эшу, номинально числясь младшим секретарем директора, начал, как и его мать, с вытирания пыли и перекладывания третьесортных бумаг. В местах, подобных Дому, пыль осаждается поистине культурным слоем, и на ней пышно возрастают — добро бы беллетристические феномены! — нет, документы входящие, исходящие и строго для внутреннего пользования. Циркуляры циркулируют внутри системы библиотечного учреждения, как кровь на схеме гениального несчастливца Сервета, инструкции и квитанции плывут бурливыми ручейками, каталожные карточки и формуляры сыплются, как содержимое песочных часов, и весь этот могучий железный поток служит ко благу и имени твоему, о книга, разыскиваемая, заказываемая, покупаемая и передаваемая в благоговеющие руки. Служили делу книги руки, в основном, женские. Вопреки старинным уложениям, женщин в Доме становилось все больше: хотя пыль и излучение грозили им невозможностью детопроизводства и даже секса, однако близость к информации сулила очевидную власть.