— Какие стихи?
— Если бы Он был цифровой, тогда какие-то заранее оговоренные, а так — любые. Напиши и еще раз щелкай. Ты много их знаешь?
— Ну… Что значит — любые?
— Лишь бы хорошие и подходили к настроению, так говорят. А комп тебе ужо выдаст в приблизительном соответствии с ними.
— А чего мы хотим, Крыса?
— Того, о чем ты всегда думаешь. Мне-то всё равно, на интерес работаю. Ну?
— Я хотел найти главную Книгу, — решительно сказал Эшу.
— Ого, по мелочам мы не играем. Разве Иосия и дон Пабло не выучили тебя, что это тщета и суета и никогда не приведет тебя ни к чему доброму?
— Может быть, нужно вспомнить все стихи о книгах, которые я когда-либо читал.
— А еще проще — твои стихи. Чтобы представиться.
— Это получится нескромно. Что машина знает обо мне?
— О тебе? В нее загружены все стихи в мире и возможность любых стихов, даже твоих. В виде тончайших настроений, — хмыкнула Ужасть. — И каждая строка, которая чего-нибудь стОит и на чем бы то ни было стоИт, открывает тот путь, что на нее похож. Есть стихи о выборе, есть — о Пантере, о чтении и, конечно, о книгах.
— Я знаю одни такие. Не мои, конечно.
И Эшу торопливо набрал в одной из рамок, которая послушно изменила свои пределы:
— Браво! А теперь щелкай мышью, авось железо не рванет!
И тут перед ними открылось подобие живой картины: поле, через колышущуюся траву были видны извилистые дороги. Ветер был нетороплив, жарок и мощен, как хороший конь. Небо было цвета земли, земля — цвета неба. Внутри живого изумруда легкий туман стелился над озерной водой, мелкие розоватые цветы облачками отражались в вечерней заре.
«Что будет со мной там, снаружи, пока я брожу в виртуальности? — подумал Эшу. — Как притвориться — просто спать или делать вид, что я бодрствую среди вечных рецептурных распечаток, дамской болтовни и сплетен, книжной пыли и мышиных запахов? Ладно, если не думать, то та моя сторона сама за себя постоит».
— Правильно мыслишь. Ведь что делает твое тело в твоих особенных снах? — спросила Крыса, наклонясь над его правым ухом. Почему-то она, слегка уменьшившись, сидела у него на плече, как ангелок или ручное животное Карабаса. — Само о себе заботится. Так что давай действуй!
И он пошел по той тропе, что первая легла ему под ноги.
Эшу наслаждался живым воздухом поля. Тропа привела его к воротам высотой почти до неба, к которым вело широкое, как паперть, крыльцо из плоских известняковых плит. Ступени были по виду природные: так выветрилась порода. Ворота, которым они вели, выкованы были из звенящей бронзы, которая отзывалась на любой порыв ветра. Две птицы, по одной на каждом створе, смотрели на внешнего зрителя и друг на друга: лица были человеческие, у одной грустное, у другой — слегка улыбающееся, но нельзя было с точностью определить, кто из них печалится, а кто смеется над человеческим неразумием.
— Во сне я видел такие врата, — сказал Эшу, — только вокруг ничего не было.
— Не такие, а именно эти, — поправила Крыса.
— Голубиная Книга, — продолжал он зачарованно. — Птицы Сирин и Алконост.
— Обложка, всего-навсего, — Крыса положила свою лапку на его длиннопалую кисть. — Заболоцкий это знал. Щелкни-ка вдругорядь.
Тут он заметил, что механическая мышь, какая-то странная, без хвоста и со светящимся брюшком, так и осталась в его правой руке. И щелчком открыл створки, которые подались с мелодичным колокольным звоном. Оттуда хлынул свет — это был тот световой колодец, что и в зале Дома, но как бы более проницаемый и склонный к превращениям.
— Свет есть очаг, книга есть дверь за очагом. Всегдашний ключ — стихи, — забормотала Крыса. — Вспоминай же!
— Стихи тоже вводить надо. А ни иконок, ни пустых рамок я никаких не вижу. Если прямо по столбу щелкнуть? Кто-то говорил, что в нем сокрыты все книги и все книжные истины, так пусть сам выбирает, что ему надо.
— Отчего ж не попробовать, — вздохнула Крыса. — Хотя, с другой стороны, самый короткий путь к смерти — не всегда самый увлекательный. Может быть, еще что-нибудь выдумаешь?
— Вроде есть подходящие стихи. Только я не у самого поэта прочел, а в сказке моей любимой. Не к случаю, наверное.