— В самом деле! — опять сказал папа. — Ну ладно, погляжу-ка я, как вы будете работать в воскресенье.
— А мне и глядеть не надо. Я и так знаю, как ты будешь прибираться, — заметила мама. — Ты ведь не знаешь разницы между «прибрать» и «разбросать».
— Вот уж неправда! Ты всё твердишь: «Прибери! Прибери!» Но прибрать это не значит упрятать на веки вечные.
— А что это «упрятать на веки вечные»? — спросил я.
— А так запрятать вещь, что никогда и не найдёшь — будто она умерла, — объяснил папа.
— Малышу совершенно непонятно твоё объяснение, — возмутилась мама. — Прибирать, малыш, это значит содержать всё так, как было вначале.
— Как вначале?
— Ну да. Как было с самого начала.
— Вот ты, мама, говоришь совершенно непонятно, — сказал папа.
— Как бы тебе объяснить, малыш? Ну, например, я купила кастрюлю. Эта кастрюля всегда должна быть как новая, — уточнила мама.
— А я против. К чему тогда вещи? Слишком прибранный дом — не дом, — возразил папа.
— Опять поехали в страну Что-хочу-то-и-делаю, — рассердилась мама.
— Ага! Я и забыл. Расскажи, что было дальше, — попросил я, взбираясь на папины колени.
Стоит мне взобраться на папины колени, как мы оказываемся с ним в волшебной повозке и отправляемся в страну Что-хочу-то-и-делаю.
Но сегодня папа сказал:
— Не всегда, малыш, удаётся попасть туда.
— Но ты обещал вчера рассказать дальше.
— Сегодня я был очень занят на работе и не придумал продолжения.
— Вот как! Оказывается, папа сочиняет свои сказки на работе! — удивилась мама.
— Ну да, в обеденный перерыв. У меня есть привычка выкурить после еды сигарету. Я устраиваюсь поудобнее на стуле и минут пятнадцать молча разглядываю потолок.
— А зачем? — спросил я. — Там что-нибудь есть?
— На потолке только белые плафоны с лампочками. Их много, целая вереница. Когда я рассеянно гляжу на них, душа моя успокаивается, затихает. В комнате полно людей, они разговаривают и занимаются всякими делами, а я гляжу в потолок, и мне начинает казаться, что в комнате никого нет. Тогда я вижу на плафонах тени человечков. Они мелькают, как в чёрно-белом кино. И эти тени…
— Что ещё за тени? — спросила мама.
— Да ничего особенного. Мне кажется, что на плафонах отражается какой-то диковинный мир.
— Какой такой мир? — спросил я.
— Не тот, в котором мы с тобой живём, малыш, а совсем другой, странный мир.
— Он отражается на плафонах, а где он на самом деле?
— Не знаю… Однако мне представляется, что причудливые тени этого странного мира отражаются на плафонах.
— Что-то тебя совсем не понять, — сказала мама. — А ты, малыш, понимаешь?
— Нет. Но всё равно интересно.
— Как может быть интересным то, что непонятно? — удивилась мама.
— Неправда. И непонятное может быть интересным, — возразил папа.
— Нет, нет. Наслушаешься таких рассказов и вправду в какую-нибудь чудную страну попадёшь.
— Ну и что же! Побудешь там немного и вернёшься как ни в чём не бывало.
— Поехали! — сказал я, уселся на папины колени и свистнул.
— Поехали! — подхватил папа и затарахтел — это «возок» загрохотал колёсами по дороге, — но рассказывать он ничего не стал.
Когда папа бывает занят, мы с ним не ездим в страну Что-хочу-то-и-делаю: нехорошо приставать к человеку, когда ему некогда.
Но утром, в воскресенье, после того как мы с папой вымыли пол в коридоре, он сказал:
— А теперь можно отправиться в страну Что-хочу-то-и-делаю.
— Ура! — закричал я, бросил тряпку и уселся папе на колени.
— Перед нами большой луг, — сказал папа.
— Мы едем по той же дороге?
— Да, фруктовая лавка осталась далеко позади. А наш конь скачет по зелёному лугу.
— И что ты видишь, папа?
— Я вижу двух людей.
— Каких?
— Мужчину и женщину.
— Что за люди?
— Мужчина, как будто художник… Он рисует женщину, которая сидит на траве. Какой же он оборванный! Волосы растрёпаны, одежда измазана краской, в ящике краски все перемешались, и к тому же рисует он не кистью, а тряпкой и не на холсте, а на стекле.
— Вот чудак!
— Да, чудной художник. И малюет он что-то невразумительное.
— А что?
— Ты сам спроси, малыш. Я буду художником.
— Ну ладно, спрошу. Послушайте, господин художник!