— И я тебя, на хрен.
А потом все закружилось, и я очутился на полу.
На следующий день я не мог подняться до двух часов дня. Проснулся часов в одиннадцать и чувствую: все болит, будто меня избили. В голове шумит, как на стадионе, руки-ноги ломит, в горле пустыня какая-то — сухо и жарко. Лиз рядом не было, но, видно, она услышала мои стоны: через минуту дверь приоткрылась, и показалась ее голова.
— Ты живой?
— Не знаю. Господи, сколько же я вчера выпил?
— Я почем знаю, не считала.
— Как же мне плохо. Последний раз так было… даже не помню когда…
— Хочешь чаю?
— Нет, милая, не сейчас… Может, потом.
— Как насчет «Айрн Брю» с «Резолвом» ?
— О, вот это ближе к делу.
Через пару минут она вернулась со стаканом и бутылкой в руках. Я залпом опрокинул «Резолв» и глотнул лимонаду. Во рту стало прохладнее.
— Спасибо, Лиз. Ты сама как?
— Представь себе, нормально. Когда мы пришли домой, выпила пару таблеток парацетамола — видно, подействовало.
— Даже не помню, как мы домой добрались.
— Неудивительно.
— Господи, все так плохо?
— Не переживай. Ты не один такой, никто теперь ничего не помнит.
Она встала и направилась к двери.
— Мы с Энн Мари на мессу. Маму с собой прихватим, потом попьем у нее чайку. Ты как?
— Уже почти чувствую себя человеком — эта шипучка просто волшебная штука. Может, к вашему приходу высплюсь и совсем оклемаюсь.
— Отлично. Тогда до вечера.
Около пяти позвонил Джон.
— Ну и как ты там? Пришел в себя после вчерашнего?
— А то как же.
— Обедал уже?
— Съел пару бутербродов. Но охотно смолотил бы порцию карри.
— Я так и думал. Хочешь, мы с Тришей возьмем еды в ресторанчике и заявимся к вам?
— Давайте. Пойду спрошу у Лиз, что ей заказать.
— Я захвачу кассету. Мы сами еще не смотрели.
— Какую кассету?
— Вчера, помнишь, снимали на видео.
А я и забыл, что вечеринку снимали. Кто-то из приятелей Джона купил себе маленькую видеокамеру и весь вечер носился с ней, тыкал нам в лицо и просил сказать пару слов об имениннике.
— Уже готово?
— Эту штуку просто к телевизору подключаешь - и смотришь.
— А, надо же.
— А как думал? Или Мартин Скорсезе это все должен монтировать?
— Нет, но я не думал, что все так просто.
— Ну так, сынок, на дворе почти двадцать первый век.
Все оказалось куда хуже, чем я мог себе представить. Все сидели в гостиной перед телевизором и смотрели, как мы с Джоном строим из себя полных идиотов. Я помнил, как мы танцевали под Лу Рида, как брат говорил, что любит меня, и как мы упали. Но дальше, должно быть, я совершенно вырубился, потому что вообще ничего не помню. Оказывается, ди-джей поставил «Brass in Pocket», вещь Pretenders, и мы с Джоном заплясали под нее, при этом кривлялись и скакали, как последние недоумки. Когда дошло до слов «ты меня заметишь, я пущу в ход пальчики» и там прочее, мы все это обыграли, а потом я заорал: «Я пущу в ход задницу!», спустил штаны и выставился в объектив. И вот он, пожалуйста, крупным планом — мой зад, с двумя прыщами на левой половине. Джон жмет на «стоп», и все умирают со смеху.
— Поздравляю, Джимми, ты стал звездой экрана! И показал себя с лучшей стороны.
— Да уж, это на века…
— Джон, давай дальше. А то я зад его не видела! Еще по телеку смотреть не хватало.
— Ты разве ничего не помнишь?
Я помотал головой.
— Слава богу, детей отправили по домам. Да, задница Джимми – это страшней любого фильма ужасов…
Энн Мари… Я забыл про Энн Мари. Ее в тот момент не было, но теперь вот есть эта запись — как быть? Ей ни в коем случае нельзя это видеть. Она вспомнит, что вечеринку снимали, и что я скажу? «Нет, тебе нельзя»? Тогда она точно что-то заподозрит. И дело-то не в том, что я выставил зад — над этим она просто посмеется. Дело вообще во всем. Такая пошлость. Напился как свинья, ползал на карачках, едва ворочал языком — и все это снято на пленку. На вечеринках-то это обычное дело: надираешься в стельку, потом все забываешь — а если и вспоминается чего, то словно в тумане, так что особо не мучаешься, - да и чего мучиться, ведь все были такие.