Мама Шэрон открыла дверь гостиной, и мы всей толпой вошли за ней. На полу посреди комнаты стояла колыбелька, вся в розовых кружевах и оборках.
— Как ребеночка назвали? — спросил папа.
— Оливия, — ответила женщина.
— Оливия… красивое имя.
— Да, ничего, только могли бы назвать в честь кого-нибудь из родных. Уж не знаю почему, молодежь теперь все делает по-своему.
— А сколько ребенку?
— Сегодня вот неделя.
Мы все уставились на малыша – точнее, на то немногое, что виднелось из-под оборок и чепчика. Я думала, когда же папа начнет свою речь о том, что это маленький лама. А он переступал с ноги на ногу и смотрел на лам, а те улыбались младенцу в колыбели.
Тут девочка открыла глаза и взглянула на нас. Я никогда раньше не видела новорожденных и думала, что они взгляд не фокусируют, но ее глаза смотрели прямо на нас – казалось, она все понимала, будто смотрела прямо в душу.
— Очень смышленая, правда? — спросила бабушка.
— Она в этом мире не впервые, — торжественно произнес папа.
— Да, - подхватил низенький лама, - это двадцать девятая реинкарнация ламы из династии Гьятсо Лукхе.
Женщина покосилась на него.
— Что-что?
— Объяснить не так просто. Понимаете, это ламы, из Тибета. И маленькая Оливия была ими выбрана… В общем, она особенная.
— Что верно, то верно, — согласилась бабушка. — Конечно, она просто красавица. Золотая девочка. Никогда не плачет.
— Его нрав подобен ясному солнцу. Это одно из знамений, — сказал Элли.
— Ну, а куда ее выбрали? Шэрон хотела написать в «Ивнинг Таймс» на конкурс «Очаровательный малыш», но заявки там вроде еще неделю будут принимать.
— Да нет, тут не о конкурсе красоты идет речь. Тут речь, скорей… о красоте духовной.
— Духовной? — Женщина взглянула на лам, прищурившись.
— Его дух подобен чистому потоку, — сказал Хэмми, и остальные закивали.
— Погодите, это что тут творится? Кто это?
— Это ламы, святые люди.
— А вас не мормоны ли подослали?
— Джимми, расскажи ей, пожалуйста, откуда пришел сей дивный младенец, чьи глаза подобны звездам, что подарят миру свет.
Я начинала терять терпение.
— Пап, объясни им, пожалуйста, что в этой колыбельке с розовыми оборочками вовсе не мальчик.
— Это не мальчик?
— Нет, ринпоче, это девочка, Оливия… Я думал, вы… Разницы ведь нет?
Элли покачал головой.
— Очень жаль, Джимми, но тот, кого мы ищем – это мальчик. — Он повернулся к женщине и поклонился. - Очень жаль, но ваше дитя - не тот ребенок. Пожалуйста, примите наше благословение.
Он помахал своими четками над головой девочки, бормоча какие-то непонятные слова, после чего ламы развернулись и направились к двери. Тут Оливия решила, что натерпелась достаточно, и подняла рев.
— Постойте-ка, что вы творите? Чего машете розарием? Вот, ребенка напугали!
Потом она повернулась к папе.
— А насчет вас – ни черта не знаю, что вы задумали, но это вам не шутки. Если Томми вас найдет, он вам шею свернет – так и знайте, он благоверный протестант.
— Пап, идем, — я стала подталкивать его к выходу. — Простите, миссис, он плохого ничего не хотел.
* * *Весь обратный путь папа вел себя ужасно тихо. Я думала, что ламы будут страшно переживать. Но узнав, что младенец – не новый лама, они вовсе не огорчились, так и продолжали молиться, будто ничего не случилось. Я начала понимать, что папа в них нашел: они такие радостные, улыбчивые – и правда, невольно к ним тянешься. Меня только одно беспокоило.
— Ринпоче, можно спросить вас кое о чем?
Сэмми перестал молиться и повернулся ко мне.
— Конечно.
— А откуда вы узнали, что малыш не тот? Вы просто знаете, что сейчас это мальчик, или новый лама – всегда мальчик?
— Лама - всегда мужчина.
— Это разве честно?
Тут папа наконец заговорил:
— Тише, доча. У них так принято.
— Как это принято?
— Ты просто не понимаешь.
— А как же понять, если не спрашивать? — Я повернулась к Сэмми. — Вот вы так хотели попасть в Кармуннок, были уверены, что ребенок именно там, что он и есть лама, но узнали, что это девочка – и все, до свидания. А вдруг Оливия и есть новый лама?
— Преемником может быть только мальчик. Так учит наша традиция.