Но решать мне так и не пришлось.
Так странно бывает оглянуться на свою жизнь и попытаться увидеть ее будто со стороны – как смотрит, может, Бог с высоты небес. Когда я была маленькой, я всегда представляла, как Бог смотрит на меня с неба и видит, что я делаю: вот, сейчас ем печенье, сейчас учусь прыгать, не наступая на резиночку. Когда ты ребенок, и это и есть твоя жизнь - цепочка мгновений. А потом, когда вырастаешь, что-то меняется, это «сейчас» расширяется.
Помню, как Энн Мари в детстве меня спрашивала: «Этот день у нас –сегодня?» А я отвечала: «У нас все время сегодня». Вот Джимми – он в этом весь, меня это просто изводит: как можно не помнить, что мы куда-то идем, или что надо платить налог на машину? Я полная ему противоположность, никогда не живу сегодня, у меня всегда завтра. Каждый вечер я гляжу на календарь и соображаю, что нужно приготовить назавтра или на всю неделю. Надо вещи погладить, или продуктов купить, или вынуть что-то из морозилки, чтобы приготовить на обед?
Когда я выросла, я перестала жить от одного мгновения к другому, не до того – постоянно стремишься куда-то. Жаль, не увидишь свою жизнь как на карте, не посмотришь с небес - будто космонавт, который смотрит на речку, и видит сразу исток, и среднее течение, и устье, где река впадает в море. Если бы я могла посмотреть вот так, со стороны, наверно, то, что случилось, показалось бы неизбежным, - хотя тогда я была потрясена, понять не могла, как это случилось.
Ведь я обо всем думала: проверяла, достаточно ли макарон, какой срок годности на упаковке йогурта и можно ли им завтракать всю неделю, отмечала в календаре, когда надо вернуть книжки в библиотеку.
И что же, я сделала это сознательно? Нарочно все устроила? Нет, я ничего не замышляла, не делала дырок в резинке и не говорила ему, что опасности нет, когда опасность была. На самом деле, мне это и в голову не пришло бы. Но с другой стороны – при чем тут голова?
Мистер Хендерсон повел нас вверх по лестнице к желтой двери. Народ столпился в узком коридоре. Я нарочно всех пропустила вперед. Надеялась, что лам там не будет, или, по крайней мере, что меня не узнают. И думала: только бы не сказали ничего перед классом про моего папу. Когда мистер Хендерсон объявил, что мы посетим буддийский Центр, что это входит в программу по религиоведению, я чуть не умерла. Даже подумала, не притвориться ли больной, но мама ни за что не позволит прогулять школу, если у тебя температура не под сорок, и ты не покрылся пятнами величиной с десять пенсов. Я представляла, как мы зайдем, а там напротив Будды - мой папа в позе лотоса. Хотя, конечно, во вторник с утра его точно не будет - у него работа, и мне вряд ли что-то грозит.
И все-таки, когда мы ввалились в комнату, где рядами стояли стулья, мне очень хотелось стать невидимкой. Будь Ниша рядом, мне было бы легче, но по религиоведению она в другой группе. Мистер Хендерсон начал рассказывать про Центр – когда он был открыт, для чего, и так далее. Рядом с ним стоял ринпоче Сэмми.
— Лама покажет нам комнату для медитаций и проведет сеанс медитации. Что это такое, мы с вами уже проходили. У кого-нибудь есть вопросы? — Он посмотрел на Кевина. — Только осмысленные. Сейчас можно спрашивать.
Энджела подняла руку:
— А вы медитируете все время?
— Нет, не все время. Так же, как и вы, мы едим, спим, смотрим телевизор.
— A y вас есть канал «Sky»? — спросил Кевин.
— Я же сказал, вопросы осмысленные, — повторил мистер Хендерсон. — Кто-нибудь еще?
— А когда вы приехали из Тибета? — спросил Питер.
— Не из Тибета, — ответил лама, — мы приехали из Индии.
— Сэр, а вы нам говорили, что ламы из Тибета.
— Мы родились в Тибете, но еще в детстве нам пришлось покинуть родину. Вернуться домой нам так и не довелось. Китайцы, когда захватили власть, начали закрывать монастыри, и многие бежали в Индию. Там мы и получили образование и стали монахами.
— Халиль, ты что ль оттуда? — спросил Кевин.
— Ты что, тупой? Он из Пакистана.