Лопату мужчина нашел только спустя десять минут.
Очкарик все время шмыгал. В больнице сказали, что у него искривление носовой перегородки. Сказали, что это серьезно. Что нужна операция. Ему не хотелось, поэтому мама поговорила с врачом, и операцию делать не стали. Все равно страховка ее не покрывала, а Он слишком сильно боялся холода операционного стола.
Холод заставлял его нервничать.
Прямо, как сейчас.
Мужчина положил лопату в кузов пикапа и вырулил на проселочную дорогу. Он все время поглядывал по сторонам, боясь, что кто-то может его увидеть.
Никого тут нет.
На островке, покинутом миром. Отброшенном на задворки. Оставленном наедине с бесконечным и бескрайним морем.
Лишь холмы вокруг.
Невысокие.
Укрывающие редкие домики и небольшой городок с единственным магазинчиком где-то вдалеке.
Где-то за гранью того, что называют одиночеством.
Он боится одиночества.
Даже не может ехать в тишине, судорожно прокручивая головку радиоприемника. Разыскивая что-то способное на невозможное.
Что-то, что могло бы вылечить его.
Что-то, похожее на нее.
А ведь она была красивой.
Почти идеальной, но ее красота слишком пошлая. Столь утонченная, что вычурная и безобразная. Эта красота испорчена.
Испоганена.
Обезображена реальностью.
Уничтожена одиночеством, которое никак не лечится.
– Надеюсь, она на меня не обижается. Надеюсь, она меня понимает. Я ведь не плохой. – Он несколько раз ударил по рулю, повторяя эти слова. – Не плохой! Не плохой! Не плохой!
Когда он добрался до холма, где оставил ее, то обнаружил лишь темное пятно, застывшее на сухой траве.
Одного взгляда Палочника достаточно, чтобы Очкарик взвыл и побежал к домой к маме, которая успокоит и пожалеет.
Палочнику не нужна была подобная жалость.
Куда важнее любопытство, удовлетворяемое лишь чем-то запретным.
Согнувшись пополам, он кряхтел, стаскивая тело с пригорка. Мертвые руки выскальзывают и хватаются за выпирающие коряги и кусты. Точно не хотят, чтобы тело покинуло свое пристанище. Свой тараканий холм.
– Папа будет ругаться… Папа наверняка будет ругаться…
– Тише ты, сопля!
Палочник работал ногами еще усерднее прежнего, волоча тело по песку, периодически оглядываясь в поисках сливной трубы.
– Папа все равно будет ругаться.
Очкарик с девочкой плелись за ним, сопровождая точно свита. Глядя, как невысокий коренастый малец лезет вон из кожи, оттаскивая мертвое тело прочь от любопытных глаз.
Жадно.
Жадность у него в глазах.
В крови.
В капельках пота, проступающих на лбу, спине и подмышках.
Жадность в его ногах, тонущих в песке.
Он и есть жадность, тянущая за собой мертвеца.
– Может, пойдем домой? Мне не хочется оставаться.
– Папа будет ругаться…
– Мама, наверное, обыскалась меня. Слушай, скажешь ему, что мама просила прийти меня пораньше?
– Папа будет ругаться.
– Да, что ты заладила!? – Очкарик дернул девочку за руку, но она не обратила внимания, продолжая идти.
Очкарик опустил голову и тоже пошел. Страх шел за ним.
Труба была достаточно большой, чтобы четверо могли поместиться там. Палочник с трудом втащил тело, отпустил и рухнул на песок, не в силах отдышаться. Руки и ноги гудели. Вибрировали. Он положил их на прохладный песок и откинул голову, прильнув к стене. Следом вошла девочка, почесала зайцу за ухом и принялась его баюкать. Очкарик еще немного потоптался снаружи, но вскоре вошел.
– Зачем ты ее сюда притащил?
Палочник гневно посмотрел на него. Ему не нужно было отвечать, чтобы заткнуть Очкарика.
– Поглядим. – Пропел Палочник, переворачивая тело на спину.
С трудом, стараясь держаться только за плечи, чтобы не измазаться в склизкой массе, выделявшейся из раны в боку.
Любовно.
Нежно.
Аккуратно стряхивая песок с грудей и набухших сосков.
Живота.
С коротких темных волосков на лобке.
С лица, покореженного ножом.
С ровных белых зубов, которые больше не скрывали пухлые губки.
С голубых глаз, что смотрели прямо перед собой.
Кто-то знатно развлекся, отрезая ей веки.
Запечатывая ужас в эти глаза.
Цементируя его засохшими слезами и запекшейся кровью.
Увидев эти глаза без век, Палочник отшатнулся, и чуть было не заплакал, прикрывая рот рукой.
Очкарик блеванул себе под ноги и старался откашляться от этого жгучего вкуса желудочной кислоты. Он не мог смотреть на это тело. Не мог даже заставить себя повернуться в его сторону, чтобы взглянуть на маску, что когда-то была лицом.
– Папа будет ругаться…
– Что же с ней сделали? – Голос Палочника дрожал.
– Я хочу домой… мама ждет меня на ужин. Она не любит, когда я опаздываю на ужин. Она приготовила ростбиф. Вкусный нежный ростбиф.