Глава 2
Нью-Йорк, 1949
В конце октября 1949 года Эрнест, закончив работу над романом «За рекой, в тени деревьев», приехал в Нью-Йорк. Этот город для Хемингуэя был всегда чем-то вроде перевалочного пункта — здесь можно остановиться на недельку-другую, а потом отправиться куда-нибудь дальше, в более приличное место. В Нью-Йорке Эрнест общался с очень узким кругом людей, в то время как встречи с ним всегда жаждали и домогались многие. На протяжении многих лет он останавливался в своем любимом отеле «Шерри-Незерланд» (ему нравилась «надежная защищенность» — никакой регистрации, звонки сортируют, а фотографов и журналистов не пропускают). Но с 1959 года он стал предпочитать трехкомнатные апартаменты на Шестьдесят второй улице, 1. Когда-то это был невероятно дорогой дом, теперь, правда, здесь все было уже не так роскошно.
Эрнест всегда чувствовал себя в Нью-Йорке неуютно и не любил там бывать. Зато Мэри обожала Нью-Йорк, и я подозреваю, он приезжал туда, только чтобы сделать ей приятное. Он не был любителем театра, оперы или балета и, хотя умел получать удовольствие от музыки, концерты — что джазовые, что классические — посещал редко. Правда, Эрнест мог сходить на бокс — если знал, что на ринг выйдут стоящие парни. Приезжая в Штаты, он внимательно следил за футболом — играми профессионалов — по телевизору (на Кубе не ловились передачи американских телевизионных каналов), но никогда не ходил на стадионы. Он обожал бейсбол и был готов пойти на любую игру, а иногда даже приезжал в Штаты лишь для того, чтобы попасть на чемпионат мира.
В Нью-Йорке Эрнест любил бывать только в трех барах — у Тутса Шора, Тима Костелло и в «Старом Зайдельбурге». Я как-то спросил Эрнеста о давнишней истории, которую мне рассказали. Говорили, что однажды Эрнест, сидя в баре у Костелло, поспорил с Джоном О’Харой, чья голова тверже. В конце концов Эрнест схватил дубинку, которую Костелло держал за стойкой, взялся двумя руками за концы и разломил пополам ударом о свою голову. Это правда или очередной апокриф, спросил я. Он засмеялся и сказал: «Пожалуй, история слишком хороша, чтобы от нее отказываться».
Но было в Нью-Йорке одно место, которое Эрнест посещал с огромным удовольствием, — цирк братьев Ринглинг. Ему казалось, что звери в цирке совсем не такие, как все остальные животные: постоянно работая с человеком, они становятся гораздо умнее и приобретают яркую индивидуальность.
Когда я первый раз собрался пойти с ним в цирк, он так хотел поскорее увидеть животных, что мы оказались у Мэдисон-сквер-гарден за час до начала представления. Разумеется, вход для публики был закрыт. Мы подошли к служебному входу на Пятидесятой улице, и Эрнест принялся стучать в дверь. Наконец один из цирковых служащих открыл и попытался отделаться от нас, но Эрнест гордо предъявил ему специальную карточку, подписанную его старым другом Джоном Ринглингом Нортом, в которой указывалось, что ее предъявитель имеет право войти в цирк в любое время и в любом месте. И вот мы в цирке, осматриваем клетки с животными. Эрнеста всегда восхищали гориллы. Несмотря на просьбу страшно нервничавшего смотрителя держаться подальше от клетки, Эрнест решил подружиться с обезьяной. Подойдя к решетке, он обратился к животному с длинной отрывистой речью. Горилла вначале, казалось, внимательно слушала, потом вдруг схватила тарелку с морковкой и опрокинула ее себе на голову, а затем принялась жалобно скулить — верный признак добрых чувств, заметил смотритель.
Тут все служащие цирка окружили Эрнеста, прося его пообщаться и с их подопечными. Хемингуэй заметил, что он только раз по-настоящему беседовал с диким зверем, и это был медведь. Тотчас смотритель, ответственный за медведей, повел его за собой.
Эрнест остановился у клетки с белым медведем и стал наблюдать, как зверь меряет тесное пространство своего пристанища.
— У него плохой характер, мистер Хемингуэй, — предупредил смотритель Эрнеста, — лучше пообщайтесь с тем бурым медведем — у него прекрасное чувство юмора.
— Нет, я должен поладить с этим, — сказал Эрнест, не отходя от клетки. — Правда, я довольно давно с медведями не общался, мог выйти из формы.
Смотритель заулыбался. Эрнест подошел к клетке вплотную и начал говорить — голос его звучал мягко, музыкально, совсем не так, как во время беседы с гориллой. Медведь остановился. Эрнест продолжал говорить, и, признаюсь, я никогда раньше не слышал от него таких слов, а вернее, звуков. Медведь слегка попятился, а потом сел, уставился на Эрнеста и вдруг принялся издавать странные носовые звуки, подобные тем, что можно услышать от пожилого джентльмена, страдающего тяжелым катаром.