Ну, конечно, я помнил его. Дурацкий бар в виде огромного глобуса, который я выставил в Катин чулан, после того, как отец освободил мне кабинет. Он мне никогда не нравился.
- Что-то не припомню я там никаких бумаг, - сказал я матери. - И вообще, я сомневаюсь, что папа держал там что-то ценное. Для этого есть банк.
- Сынок, поедь, пожалуйста, завтра в Зималетто, поищи эти бумаги. Чтобы дать ход завещанию, нужно поскорее найти все оригиналы документов. Раз он пишет, что в глобусе что-то было, по крайней мере, нужно проверить, не так ли? Я бы и сама съездила, но мне нужно быть у нотариуса в первой половине дня.
Я пожал плечами:
- Хорошо, мам, я съезжу. А потом сразу уеду в Киев.
Искушение было слишком велико. Ведь там в Зималетто, работала та, которую я любил больше жизни… Я смогу ее завтра увидеть. А дурацкий глобус был неожиданным поводом.
Сердце забилось учащенно, а ладони вспотели. Я вытер руки о штаны. Ты женат, Жданов, а эти игры в прошлом. Нет больше Катеньки, и постарайся забыть о ней.
Я лег в доме родителей в гостиной, но сон не шел. Я слушал потрескивание дров в камине и тихий шорох снежинок о стекло, и думал о Кате, вернее, старался не думать о ней. Чем больше я делал это, тем больше мысли вертелись около неё. Интересно, какая она? И кто ее муж? Хочет ли она видеть меня, поговорить со мной? Я ворочался почти до утра, а когда наконец уснул, меня разбудила мама:
- Сынок, вставай… Уже почти 10. Нужно ехать.
Я выпил крепкого кофе, и выехал вместе с мамой по направлению к городу.
Я припарковался на гостевой парковке, и какое-то время сидел в машине, сжимая и разжимая руки на руле. Что-то держало меня, не давало подняться. Я вспомнил флягу, которую якобы забыл Федор в моей машине, когда я точно так искал повод встретиться с Катей и улыбнулся. Тогда фляга, сейчас глобус-бар, тоже предмет, связанный с алкоголем.
Пока я сидел и раздумывал, вдруг увидел, как из здания высыпала стайка женсоветчиц. Я посмотрел на часы, ровно 12.
” Уже проголодались барышни”, - улыбнулся я. Среди них я увидел тонкую фигурку в элегантном полупальто, без шапки. Невольно залюбовался точеными ножками в ботинках на высоком каблуке. В светло-каштановых волосах путался снег, а дымчатые очки закрывали поллица. Катя пряталась в воротник и улыбалась долговязой Шуре, а та оживленно жестикулировала. Компания перебежала на другую сторону площади и скрылась в подземном переходе.
У меня было такое чувство, как будто гора свалилась с плеч. Тем лучше. Не нужно ничего выдумывать, подбирать слова для разговора. Я вышел, закрыл машину и вошел внутрь. Незнакомый охранник учтиво поздоровался со мной и козырнул рацией. В холле Зималетто собрались какие-то незнакомые красотки с ногами от ушей, видимо модели. Они равнодушно скользнули по мне взглядом, а я в замешательстве остановился. Где мне искать этот чертов глобус? В Катин кабинет не хотелось заходить в ее отсутствие, да и вряд ли он там есть. Немного подумав, я решил зайти в мастерскую.
Ольга Вячеславовна тепло встретила меня, усадив на диван и налила в большую кружку ароматного горячего чаю. Она расспрашивала меня о какой-то ерунде и о маме, старательно обходя тему моей семьи. Я тоже ничего не рассказывал ни о Наде, ни о дочери, ни тем более, о клинике. Когда я поставил пустую чашку на столик, она спросила, зачем я приехал. Я назвал причину моего появления. Ольга Вячеславовна задумалась:
- Конечно, я помню этот глобус, сынок.
- Может быть, его Милко увез к себе? Насколько я помню, он помешан на всяких картах и путешествиях, а тут еще и хранилище для бутылок.
Ольга Вячеславовна улыбнулась:
- Да нет, Андрюша, он его не увез. Одно время он стоял у нас здесь, в мастерской, а потом, когда сделали ремонт, его вынесли. Знаешь что? А посмотри-ка ты в бывшей Катиной каморке! Туда выносили всякую всячину, наверняка он там и есть.
В животе разлился холодок. Я ответил:
- Катя ушла, а я не хочу заходить в кабинет в ее отсутствие.
- Да, они ушли с девочками обедать,- ответила Ольга Вячеславовна. - Ну что ты как не родной, Андрюша! Это же твой дом, ты к себе приехал. Так что смело иди, ничего не бойся.
Я не боялся. Только встречи с ней. Я решил, что быстро заберу то, что там есть, и уеду.
Кабинет президента был открыт. На столе идеальный порядок и мобильный телефон. Сумочки не было.
“Катенька, как всегда, в своем репертуаре, телефон бросает где попало”, - улыбнулся я и вошел в каморку. Там валялась всякая всячина и стоял запах пыли и необжитого помещения. Стола там больше не было, а были стеллажи и под ногами валялся всякий хлам.
Я осмотрелся и увидел глобус на верхней полке. Аккуратно переступая, я подошел к стеллажу, и потянувшись вверх, снял его. На верхней половине серел тончайший слой пыли, которую я сдул и открыл глобус. Внутри было пусто, чего и следовало ожидать, только были пустые ячейки для бутылок.
“Мне здесь больше нечего делать,” - подумал я и решил захватить глобус с собой в память об отце. Когда же я стал закрывать верхнюю половину, мне показалось, что черный бархат, которым было подбито нутро “земного шара” зацепилось, и оттуда высунулся уголок листа. Присмотревшись внимательно, я увидел, что в ткани был надрез и уголок отодвигается. Отвернув черную материю, двумя пальцами я выудил какие-то бумаги. Но это были не акции, а рисунки карандашом. Я начал разглядывать их. Это были портреты женщины. Она была очень похожа на мою маму. Присмотревшись повнимательнее, я увидел, что это она и есть. На одном листе она была нарисована в анфас, на другом был ее профиль, а на третьем графический силуэт. В правом нижнем углу я увидел подпись отца, какую оставляют художники на своих работах. Неужели это отец рисовал? Он никогда не говорил, что у него есть способности к рисованию…
Я отложил портреты мамы и стал разглядывать остальные листы. На одном из них был еще один портрет карандашом. Присмотревшись, я увидел, что это портрет Ольги Воропаевой, жены компаньона отца. Портрет нарисован старательно, тщательно выписана каждая деталь. Еще один лист был исписан почерком отца:
” Дорогой сын! Как бы я хотел, чтобы ты прочитал эти строки, но, наверное, этому быть не суждено. Быть может, я не всегда мог проявить открыто свою любовь и поддержку тебе, но я хочу чтобы ты знал, ты - это все, что у меня есть. Даже все деньги мира не могут искупить мою вину перед тобой за то, что я не поддерживал тебя в сложные минуты твоей жизни. Как бы мне хотелось быть рядом с тобой, положить руку на твое плечо и как-то облегчить твою боль. Прости меня, что этого не случилось…”
У меня подкосились ноги, точно как тогда, когда я передал фирму Екатерине, и я сел прямо на пол. Несколько раз подряд я перечитал эти строки. К кому отец обращается, ко мне или к Александру? Перед кем из нас он чувствует свою вину? Но, к кому бы отец не обращался эти слова полоснули по сердцу и какое-то время я тупо смотрел в одну точку, ничего не видя перед собой, затем я машинально свернул рисунки и записку и сунул это всё во внутренний карман пиджака.
Яркий свет залил помещение. Я оглянулся и увидел, что женская фигурка замерла у стены, а потом тихо стала сползать по стенке. Я вскочил на ноги:
- Катя, Катя, Катенька! Господи ты боже мой!
Она упала в обморок прямо мне в руки.
Я подхватил ее и отнес на диван, одной рукой пытаясь расстегнуть верхние пуговицы на блузке. Рука скользнула по упругой груди, но я, не без борьбы с самим собой, отдернул ее. Я заметил, что на безымянном пальце правой руки не было кольца. Затем набрал в стакан воды из графина и немного влил в полуокрытые губы, за которыми белели жемчужные зубки. Вода пролилась ей на шею, и она зажмурилась и открыла глаза.