Французский посол в Ватикане тоже не оставлял попыток убедить папу нарушить молчание. В первую неделю после вторжения он посетил Пия XII дважды. Объясняя решение не высказываться публично, папа сослался на желание не предпринимать ничего такого, что может осложнить положение церкви в Германии. Именно этот довод часто повторяли и прелаты Государственного секретариата. «В конце концов все принимались твердить мне, – сообщал посол Шарль-Ру, – что в рейхе теперь проживают около 40 млн католиков и что Святой престол не может навлечь на них карательные меры. Иными словами, я обращался к ним с позиций нравственности, прав человека, чести, справедливости, а они отвечали мне с точки зрения метода, практической необходимости, традиции и статистики»[187].
Через 16 дней после немецкого вторжения советские части пересекли восточную границу Польши, и страну принялись кромсать с обеих сторон. Но папа по-прежнему хранил молчание. Кардинал Тиссеран, единственный неитальянец в Курии и ее единственный открытый антифашист, направил собственную страстную просьбу: «Советские войска вчера вошли на территорию Польши. Солдаты Адольфа-отступника и атеистического государства объединились, чтобы уничтожить католическую Польшу. Неужели Святой престол так и не выступит с протестом?»[188]
Несмотря на международный кризис, кардинал Мальоне вернулся в свой летний дом под Неаполем, предоставив двум своим заместителям отфутболивать просьбы о том, чтобы папа выразил протест. Французский посол слышал, что Мальоне специально решил уступить дорогу двум своим заместителям вроде бы имеющим более сильное влияние на понтифика. Шарль-Ру сомневался в справедливости такого предположения, но отмечал, что «между Пием XII и кардиналом Мальоне нет особой взаимной симпатии». По мнению французского дипломата, монсеньор Монтини (ватиканский функционер наиболее приближенный к папе) хотел, чтобы папа все-таки сказал несколько слов протеста, но «Святой Отец, уединившись в Кастель-Гандольфо, продолжал безмолвствовать»[189].
В конце сентября прибытие в Рим кардинала Августа Хлонда, примаса Польши, породило новые надежды: может быть, папа наконец выскажется? Кардинал и те поляки, которых он привез с собой, встретились с понтификом в его летней резиденции, но там их ждало разочарование. Пий XII, отмечал британский посол в Ватикане, в разговоре с ними «ни словом не осудил вторжение Германии в Польшу»[190].
Молчание папы удивляло многих, но не Гитлера. Через неделю после начала польской кампании посол Германии в Ватикане отбил в Берлин телеграмму: «Отказ папы нарушить нейтралитет и выступить на стороне противников Германии полностью отвечает тем заверениям, которые он неоднократно передавал мне через доверенного посредника в последние недели»[191].
Глава 9
Возвращение принца
Хотя на Муссолини произвело большое впечатление стремительное продвижение немецких войск в Польше, он прекрасно сознавал, что его соотечественники без особого энтузиазма относятся к своим союзникам-немцам. Ракеле, его жена, недавно ехала в поезде, полном солдат, и слышала то же от призывников: «Ради дуче мы, конечно, пойдем убивать, но ради Гитлера – нет… даже если нас пошлет сам Господь всемогущий»[192].
Итальянский диктатор оказался в состоянии балансирования: с одной стороны, ему хотелось показать себя единственной фигурой, способной добиться мира в Европе, а с другой – он опасался навредить агрессивному образу фашизма, который сам так старательно формировал прошедшие два десятилетия. Выступая в середине сентября в Болонье с речью перед лидерами фашистской партии, он заявил, что «в нынешней ситуации, полной неизвестных факторов» их задача ясна: «Поддерживать вооруженные силы в готовности к любым неожиданностям, поддерживать усилия, направленные на достижение мира, проявлять бдительность и молча работать». Через две недели он принял более агрессивную позу, встречаясь с руководителями фашистской партии, прибывшими из Генуи: «Мы – узники Средиземноморья. Да, это обширная тюрьма, но она остается тюрьмой… Вы должны подготовить итальянский народ к возможной войне»[193].
187
Charles-Roux to Tardini, September 11, 1939, ADSS, vol. 1, n. 198; Charles-Roux to French Foreign Ministry, September 13, 15, 1939, MAEN, RSS 576, PO/1, 1108. Встретившись с монсеньором Тардини 18 сентября, французский посол не стал сдерживать гнев, который у него вызывало молчание папы. В тот же день Тардини описал этот эпизод в дневнике. Вот небольшая выдержка: «Затем посол бросился в атаку и стал бурно сожалеть о том, что Святой престол не сказал ни слова насчет Польши, на которую так несправедливо напали. Он отметил, что Франция и Англия сражаются за нравственность, справедливость, христианскую цивилизацию, а Святой престол ничего не делает… для христианской цивилизации!» (Многоточие оригинала.) Далее Тардини добавлял: «Я рассмеялся и похвалил Его превосходительство за ораторские способности» (Pagano 2020, p. 163).
189
На взгляд посла, папа считал, что бессилен что-либо сделать, однако ощущение собственного бессилия «для духовной власти ни при каких обстоятельствах не должно служить оправданием молчания» (Charles-Roux to Foreign Ministry, Paris, September 18, 19, 1939, MAEN, RSS 576, PO/1, 1108).