— У вас не хватило храбрости? — отвечал, грустно улыбаясь, Гербольд. — Это, должно быть, что-нибудь ужасное.
— Ужасное — нет, но очень грустное. Знаете, день и ночь меня мучает мысль, что я причина всех ваших страданий; у меня были цели религиозные, политические, а у вас ровно никаких. Вы пристали к заговору только из дружбы ко мне.
— Напрасно вы так думаете, напротив, мне приятно было выйти из того ничтожества, в котором я находился.
— О, мой благородный друг! — вскричал Зильбер.
В это самое время щелкнул наружный замок, железная дверь завизжала на своих петлях, и в каземат вошел тюремщик Фортунато, держа в руках что-то завязанное в салфетку.
— Вот, я вам принес обед, господа, — сказал сторож, развязывая салфетку.
По подземелью быстро распространился приятный запах кушаний.
— Однако нас хотят на славу накормить перед смертью, — вскричал Зильбер, рассматривая принесенный обед, — посмотрите, барон, здесь есть и жареный каплун, и овощи, и фрукты. Право, такая любезность со стороны папских сбиров меня просто трогает.
— Но это еще не все, — говорил, улыбаясь Фортунато, — вот вам бутылка старого вина.
Это последнее обстоятельство окончательно привело в недоумение заключенных.
— Однако скажите, — серьезно спросил сторожа кавалер Зильбер, — откуда, в самом деле, нам все это?
— Вы должны подкрепить свои силы, — вполголоса сказал Фортунато, — вам предстоит длинное путешествие.
— Как! Мы будем свободны?! — вскричали оба разом.
— Непременно. Вы слышали нынешней ночью стук под землей? — продолжал Фортунато. — Это работают для вашего освобождения, подкапывают под ваш каземат от клоаки, которая идет от Тибра.
— Я так и знал, это милый Ламберто хлопочет о нашем освобождении!
— Я не знаю никакого Ламберто, — возразил Фортунато. — Ко мне пришла женщина, величественная, как королева, дала мне денег, много денег, и поручила освободить вас.
«Это моя милая мама», — подумал Гербольд со слезами на глазах.
— Вы, значит, бежите с нами вместе? — продолжал Зильбер.
— Нет, вы будете свободны, а меня отправят на виселицу.
— Как на виселицу?!
— Да, я должен умереть, — грустно отвечал тюремный сторож, — но зато мое семейство будет спасено от нищеты.
ИЕЗУИТ ОТКРЫВАЕТ МНОГОЕ
С ПЕРЕВОДОМ в лучшее помещение тюрьмы молодому графу Проседди было дозволено иметь своего слугу. Он выбрал себе самого преданного и самого глупого из всей дворни. Один раз вечером, после обхода сторожа, молодой граф лежал на кровати и, зажмурив глаза, что-то соображал, а слуга его сидел в углу комнаты на табурете и время от времени, как говорится, клевал носом.
— Батист! — вскричал молодой человек.
— Что изволите приказать, ваше сиятельство? — отвечал слуга, быстро вскакивая с табурета.
— Мне нужна твоя помощь, — продолжал граф, — не откажи мне в ней.
— Приказывайте; я здесь для того, чтобы повиноваться вам.
— Прекрасно, ты должен уступить мне свое платье, переодеться в мой серый костюм, лечь на кровать и дожидаться моего возвращения.
— Значит, господин граф задумал бежать из тюрьмы?
— Совсем нет, я тебе повторяю, что возвращусь, — отвечал молодой человек.
— Как же это так, я не понимаю, — пролепетал слуга.
— Не понимаешь потому, что ты глуп. Какая мне надобность убегать теперь, когда доказана моя невиновность и меня не сегодня-завтра освободят из тюрьмы. Мне просто нужно видеть одного из заключенных.
— Да, действительно, вам теперь не расчет убегать, — согласился Батист, — приказывайте, я повинуюсь.
Вскоре произошло переодевание. Молодой граф Проседди надел платье своего слуги, а последний, облачившись в серый костюм своего барина, лег на кровать. Выйдя в коридор, Проседди стал отыскивать каземат иезуита, прислушиваясь около каждой двери. Вдруг его слух был поражен знакомым гнусавым голосом, раздавшимся из одного каземата. Оттуда доносилось: «Бог мой, Тебе известна моя невиновность, помилуй своего верного слугу! Тебе известно, Господи, что я не совершал преступления; внуши же о моей невиновности судьям!»
Граф улыбнулся и прошептал: «Узнаю тебя, лицемер!» Сказав это, он быстро повернул ключ, отворил каземат и, войдя в него, снова запер дверь.
Иезуит лежал на постели с полузакрытыми глазами и читал молитву, когда вдруг услыхал шаги. Железный шандал с сальной свечой слабо освещал мрачный каземат — единственная привилегия, которой пользовались арестованные духовные, остальные заключенные не имели права освещать своих казематов. Видя вошедшего арестанта, иезуит спросил: