— Ну что, мой милый Александр, — говорил папа, — не кажется ли тебе Рим несколько измененным?
— Признаюсь вам, святейший отец, — ответил герцог, — я до сих пор не могу опомниться после того, что видел. Когда лет пять назад я был в Риме, все управляли им, кроме папы: бароны, бандиты, кардиналы, иностранные посланники. Теперь все это изменилось каким-то чудом, отошло в область преданий. Управляет только папа и никто больше. Право суда прежде было пустое, ничего не значащее слово; народ покорно склонял голову перед своими тиранами, между тем как теперь…
— Да, теперь дела идут несколько иначе, — прервал его папа, — теперь честные торжествуют, а негодяи трепещут. Мои сбиры проникают во дворцы всемогущих синьоров, арестовывают их бандитов, и ни Орсини, ни Савелли, ни Колонны не смеют противиться правосудию. Виселица работает и видит, как умирают злодеи. Как тебе нравится эта перемена?
— Она превосходна, ваше святейшество, и одобряется всеми честными людьми. Не далее как вчера мой дядя кардинал Фарнезе говорил с восторгом обо всех ваших распоряжениях.
— А, твой дядя кардинал одобряет мои действия! — вскричал, приятно улыбаясь, папа. — Я в восторге, что заслужил похвалу человека, которого глубоко уважаю.
— Но я не скрою от вашего святейшества, что мой дядя, одобряя ваши распоряжения, боится одного…
— А именно?
— Что всемогущих синьоров будут преследовать, а простой народ будет распущен.
— Совершенно лишняя боязнь, мой милый Александр, — перебил Сикст V герцога. — У меня перед законом все равны, от знатного барона до простого плебея.
— Простите, ваше святейшество, мою солдатскую откровенность, — продолжал герцог, — но я не далее как сегодня утром видел нарушение закона плебеем…
— Понимаю. Ты говоришь о трактирщике, можешь успокоиться; Сикст V не позволяет нарушать закон ни знатному барону, ни простому трактирщику; завтра он будет наказан.
И действительно на другой день около 8 часов утра Форконе, выйдя на крыльцо, увидал рабочих, которые делали какие-то подмостки и врывали столбы прямо против его трактира.
— Какого черта вы тут строите? — спросил с неудовольствием Форконе. — Вы заслоняете свет в мое заведение.
Один из плотников взглянул, улыбаясь, на трактирщика и сказал:
— Не беспокойтесь, господин Григорий. Эта постройка только на сегодня, завтра мы ее разберем.
— Это все равно, но по чьему приказанию вы это делаете?
— По приказанию начальства.
— А!.. Но какого же черта начальство приказало построить перед дверьми моего заведения?
— Виселицу.
Этот ответ вполне удовлетворил Форконе и даже развеселил его. Войдя в трактир, он сказал жене, приятно улыбаясь:
— Знаешь, сегодня мы будем торговать превосходно.
— Почему ты так думаешь? — спросила жена.
— Ставят виселицу против нашей остерии.
В девять часов к виселице пришел отряд солдат, и стала собираться толпа народа. Всем было странно, что казнь происходит именно здесь, против трактира. Около десяти часов явился еще отряд сбиров и прямо отправился внутрь трактира. Начальник отряда обратился к хозяину с официальным вопросом:
— Вы Григорий Форконе?
— Я, что вам угодно?
— Следуйте за мной и позаботьтесь о спасении вашей души, исповедуйте ваши грехи вот этому благочестивому отцу, — сказал начальник, указывая на капуцина, стоявшего близ виселицы.
— Как позаботиться о душе? Зачем? — вскричал Форконе, ничего не понимая.
— Вы должны умереть.
— Как я?! За что?
В эту минуту сбиры бросились на Форконе и скрутили ему руки назад.
— Боже великий, мой муж! — заголосила супруга трактирщика. — За что вы его связали?
— За то, что не исполнил закон, утвержденный папою, не отпустил бедным людям полбутылки вина, — отвечал равнодушно начальник.