Он убежал не так уж и далеко, когда ему пришло в голову, что бежать-то лучше к дому, а не от него: если удастся добраться до двери, можно будет проскочить в нее и запереться. Но, пробежав еще немного, увидел, как уроды начинают возникать перед ним по одному, по двое, — странно светящиеся в темноте под деревьями, мерзко улыбаясь и осыпая его апельсинами. В последнее время у Тига и его друзей завелась привычка разъезжать в машинах по шоссе Апельсинового Цветка и швыряться забавы ради апельсинами в проституток; теперь же, когда один увесистый плод за другим шмякал его по голове, он пожалел об этом. А оглянувшись, увидел, что его уже нагоняет злокозненная орава. Уроды бежали слитно, подобием разъяренного животного, и в свете, источаемом ими, Тиг увидел мешок (ну точно, мешок), который они на бегу перебрасывали с плеча на плечо. Что-то ужасное различил он в их рожах, мельком глянув на них, и это сильно отличалось от простого уродства.
Он прикрыл руками голову и понесся со всей мочи, поглядывая на землю между сведенными перед лицом локтями; ему было уже безразлично, к дому он бежит или от дома, лишь бы оторваться от их оравы; и очень скоро он споткнулся, — о корень или о подставленную ногу, Тиг так и не понял, — зато понял, летя наземь, что благодарен своему падению, что панический ужас его убывает, пока он кувыркается и скользит по земле и грубой траве. «Ладно, — думал он, — я попытался удрать, но их слишком много, а апельсинов еще больше, и теперь я у них в руках». Он лежал навзничь, глядя сквозь листву на тусклые звезды, а уроды понемногу окружали его.
— Ну что, апельсиновый наш, теперь жалеешь, что не станцевал с нами? — спросила старая ведьма. Она и мужик ее склонились над Тигом, а все прочие улыбались апельсиновыми улыбками, — сжимали зубами дольки плодов, так что сок стекал по их волосистым подбородкам.
— Давай-давай, — ответил Тиг. — Ограбь меня. Забери бумажник. Стяни джинсы. Правда, они на тебя не налезут и никого из твоих дружков не украсят. Но ничего. Делай свое дело.
— Ограбить тебя? — переспросила ведьма.
— Мы здесь не для того, чтобы отнимать, — сообщил старый тролль.
— Мы пришли, чтобы сделать тебе подарок, Тиг О'Кейн, — сказала ведьма. — Подарок был бы весел, если б ты с нами станцевал. Его бы пудель напыхтел, он был бы из кружев от трусиков, из глаз, блестящих от радостных слез. Но ты отверг тех, кто хотел всего лишь ублажить тебя, и теперь обязан принять от нас подарок совершенно иного толка, сделать для нас дело, а не то.
— Что «не то»? — спросил Тиг.
— А не то плохая погибель от паршивого пуделя! — ответил старик.
— И страдальческие рыдания! — присовокупила старуха. — А в душе твоей — ядовитая горечь печали, которой хватит на миллион лет.
— Миллион биллионов! — подтвердил старик.
Тигу хотелось сказать, что все это глупости, ничего на такие сроки не хватит, даже — в чем он был совершенно уверен — самой Вселенной, но вместо того он спросил:
— Чего же вы от меня хотите?
— Лишь одного, — ответила старуха, — доставь нашего друга до дома и упокой его.
Все скопище взволновалось. За несколько секунд уроды свалили мешок на землю и развязали его. Тиг по одному только глухому удару, с каким упал мешок, понял, что содержит он нечто малоприятное. «Мясом набит, — подумал он. — Кто же это разгуливает ночью с мешком мяса?» Мешок лежал на земле и, казалось, притягивал тьму, однако, едва его открыли, Тиг ясно различил, что в нем, и содрогнулся, потому как никогда прежде трупов не видел — да не видел и просто тела в такой неестественной позе, какую труп принял, когда его пинками подкатили к Тигу. Мертвец лежал спиной к нему, вытянув одну руку под собой, и накрыв другой голову. Ступни и грудь его были голы, лицо отвернуто, однако по широким плечам и спине, Тиг мог сказать, что это мужчина, и мог сказать также, что джинсы на нем очень хорошие, поскольку тонко чувствовал такие вещи и умел отличить хорошие джинсы от плохих даже через улицу, даже в темноте или просто проведя ладонью по чьей-нибудь заднице.
— Возьми его и погреби в католической церкви Сосновых Холмов, а не найдешь места в церкви — так в Уиндермире, за колбасной фабрикой «Пикантная свинка», если же и там не получится, снеси в Зеленое Болото под Орло-Вистой и упокой в трясине.
— Вот оно что, — ответил Тиг, медленно садясь, а затем и вставая. — И больше вы от меня ничего не хотите?
— Ничего больше и ничего меньше.
— Тогда ладно, — сказал Тиг. — Только сначала я вам кой-чего покажу.
— И что же, Тиг О'Кейн? — спросила с чрезвычайно недружелюбной улыбкой старуха.
— А вот… что! — ответил Тиг и метнул ей в рожу прихваченный с земли апельсин. Выяснять попал, не попал, он не решился, а просто снова побежал: ловко перескочил через труп и рванул к дому. Однако не прошло и десяти секунд, как его сцапали сзади, и престарелые уроды навалились, овевая лицо Тига мерзостным нафталинным дыханьем своим, щекоча шею и щеки колкими крахмалистыми волосами. Ему показалось, что все они разом уселись на него — недолгий миг он и дышать-то не мог, — но затем стало полегче, хотя какая-то тяжесть, большая, на спине его и осталась. Уроды повскакали на ноги и отшагнули от Тига.
— Вот и ладушки! — сказала старуха. — Теперь ты готов!
Тиг лежал ничком и понемногу до него доходило, что ему взвалили на спину труп, перебросив через плечи и перекрестив у него на груди руки покойника.
— Вы что наделали? — сказал он. — Снимите его с меня.
— Ну уж нет, — ответила старуха. — Снять его можешь лишь ты один. Неси его хоронить, да поторапливайся. Не поспеешь к восходу — сильно пожалеешь!
— Снимите его с меня! — повторил Тиг и заплакал, и забился на земле, захлопал по ней руками, пытаясь сбросить бремя, однако мертвец держался за него крепко.
— Сам снимешь, — сказала старуха. — И помни мои слова. Черные слезы огромного пуделя горя! Яд в твоем сердце! Вечное жжение! В путь, Тиг О'Кейн. Ты не хотел танцевать с нами, а ночь на исходе.
— Снимите, — опять попросил Тиг, но никто ему не ответил. И оторвав взгляд от земли, он увидел, что все они сгинули, и, если б не груз на спине, решил бы, верно, что ему все это приснилось. Он медленно поднялся на колени, потом встал, труп на спине оказался очень тяжелым. Поозиравшись, Тиг никакой толпы не увидел — впрочем, уроды оставили на земле послание, сложенное из апельсиновых очистков. «Мы последим за тобой», — гласило оно.
— На помощь! — заголосил он. — Кто-нибудь, помогите! — В его ушах крик прозвучал очень громко, однако Тиг почему-то чувствовал: далеко он не разносится, — а огней своего дома среди деревьев не видел и не понимал, где искать помощь. — Я ведь даже не знаю, где эта Орло-Виста! — горестно произнес он. И увидел перед собой руку, поднявшуюся, чтобы указать направление, и не сразу сообразил, кому она принадлежит. Тиг вскрикнул и побежал, норовя убраться подальше от трупа, но снова упал и какое-то время пролежал, рыдая.
— Слезами ты меня не похоронишь, — сказал у него за спиной труп. — Вставай, идиот.
Тиг вскрикнул еще раз и попытался уползти, твердя:
— Не можешь ты со мной разговаривать! Мне и так-то худо, но разговаривать тебе не дозволено.
— А мертвецы что хотят, то и делают, — ответил труп, но затем примолк.
Тиг полежал носом в землю, отдуваясь, а после встал и пошел в сторону, указанную трупом. Поначалу продвигался он очень медленно. Труп был тяжел, ночь темна, где он, Тиг не знал — понимал только, что неподалеку от своего дома. Однако деревья казались ему чужими, а оставив их позади, он около часа, так ему представлялось, шел, не повстречав ни одного шоссе, — тянулся лишь узкий проселок, пригодный больше для лошадей, чем для машин; впрочем, идти по нему было все-таки легче, чем по рыхлой земле. Заприметь он машину — остановил бы ее, попросил о помощи, хоть и сомнительно было, чтобы кто-то притормозил ради человека с трупом на спине, каким бы красивым и привлекательным человек этот ни был. Пока он тащился по дороге, наполовину боясь, что труп заговорит снова, а наполовину надеясь, что это случится, до того ему было одиноко и страшно, Тигу пришла в голову мысль: если бы он соглашался танцевать со всеми подряд, эта ночь получилась бы куда поспокойней, но вполне возможно, что он сейчас спит и, судя по совершенной неизменчивости дороги, так оно и есть: ему уже казалось, что бредет он по ней целую вечность. «Вот и буду брести, пока не проснусь, — сказал он себе, — а если увижу ночью на танцах каких-нибудь уродов, сразу оттуда сбегу». На миг он закрыл глаза: дорога была до того однообразной, что Тиг решил — можно и не смотреть, куда ставишь ноги. И тут же его резанула боль — труп просунул руку под рубашку Тига и ущемил его сосок!