— Кто? — спрашивает басистый голос.
— Открывай уже, а то у меня мозг испечётся, как тот колобок, который от бабушки ушёл и от дедушки сбежал! — ворчу я.
Палящее солнце уже коснулось моей тёмной макушки и стало жечь так сильно, что даже кожа зачесалась. Я щурюсь, мельком взглянув на небесное светило, и жалею, что оставил солнцезащитные очки в тачке.
— Дикий! Заходи, брат!
Я вхожу в подъезд, поднимаюсь на нужный этаж по привычке по лестнице, потому что лифт постоянно глючил, и хоть сейчас уже стоит новый, в памяти всё-таки отложилось прошлое. Дохожу до седьмого этажа, даже не запыхавшись, вспоминаю, что не выкинул жвачку, достаю её изо рта, и как подросток, оглядевшись по сторонам, приклеиваю на перила.
— Дикий! Братан! — выходит в подъезд Седой и обнимает меня, похлопывая по плечам.
После коротких объятий мы входим в дом, и я негромко присвистываю. Неплохо он устроился: из квартиры, оставленной ему от родаков, сделал самую настоящую конфетку, наверное, даже подключил всюду систему «умный дом».
— Проходи в зал, у меня сын только уснул. Захворал что-то, температурить начал.
— Ну ничего! Порода у него сильная, Седой, выкарабкается. Что нам температура-то?
Я снимаю обувь и прохожу в зал. Плюхаюсь в мягкое кожаное кресло светло-молочного цвета и откидываюсь на его спинку. В квартирке уютненько: чистота и порядок, но что-то меня смущает. Какой-то знакомый запах, отчего-то кажущийся мне отвратительным.
— Выкарабкается, кто бы сомневался. Жена только волнуется сильно, а я ей тоже говорю — нормально всё будет! Ну как, чё по чём? Рассказывай, Дикий!
— Я по-прежнему холостой и завидный жених из нашей компании, — негромко хихикаю я. — Впрочем, я сюда не того ради приехал, надо порешать всё по делу, ведь объединение активов может положительно сказаться на наших кошельках. Сам знаешь.
— Тонь, чай сообрази нам с другом! — кричит Седой в сторону коридора.
Через пару минут в комнату входит стройная девушка, и моё сердце тут же протыкают отравленным ножом, проворачивают его несколько раз, а потом ещё раз с размаху бьют в самое средостение, чтобы уже добить окончательно. Это она. Ядовитая змея, которая продолжает травить мой рассудок, пусть и бросила меня четыре года назад.
Тоня…
Антонина…
Малая…
Моя…
Любимая…
Ненавистная…
Она осталась всё такой же сладкой, такой же манящей, такой же, как и раньше… Мне хочется подойти к ней сзади, прижать её хрупкое тельце к себе и дать почувствовать, что я реагирую на неё всё так же, что она заводит меня с полоборота и мучает так же, как и когда-то… Мучает теперь уже тем, что больше не принадлежит мне, больше не моя, хотя это по определению чертовски неверно и несправедливо, ведь я ничего плохого, совсем ничего, мать его, ей не сделал. Я готов был её на руках носить, весь мир положить к её ногам, а она просто исчезла из моей жизни…
Её глазки широко распахиваются, а пухлые губки приоткрываются от удивления. Я чувствую, что её сердце бьётся точно с такой же силой, что и моё, а в голове пульсируют точно такие же мысли, что и в моей: желание снова оказаться в моих руках и подчиниться напору моих требовательных губ плещется в её взгляде.
Вот так встреча.
Хочется подскочить на ноги, прижать её к стене и спросить, скучала ли она. Вспоминала обо мне? Жалела, что исчезла из моей жизни, искалечив всё святое, что расцветало внутри рядом с ней? Но я не могу этого сделать, потому что теперь она жена моего братана. А жена братана — неприкосновенность. Хотя… Об этом негласном правиле я почему-то забываю. Смотрю в большие синие глаза и утопаю в них. Считываю её испуг и наслаждаюсь им, смакую дрожание её ресниц и понимаю, что теперь пташка в моих руках. Она зависит от меня. Боится. Ей страшно, что её муженёк узнает, кто стал её первым мужчиной, но я ни слова не скажу ему. Пока. А потом будет видно.