Потом они вышли из спальни, я к ним, спрашиваю, что с мамой.
— Ничего, пройдет, — хмуро ответил дядька в халате. — Пусть полежит.
И ушли.
Они укол маме поставили, я так понял, потому что на тумбочке лежала разбитая ампула, и в комнате сильно пахло лекарством. А Юлька даже не проснулась: лежит себе, разметалась вся, одеяло сбросила и видит, наверно, во сне своих кукол.
Я ее накрыл и присел к маме на кровать. Она бледная-бледная и плачет. Хуже ничего не может быть, когда мама плачет! Я весь сразу цепенею, понимаете? Я не знаю, что делать. Куда бежать? У кого просить помощи? — если мама говорит: «Лёша… Лёша! Что же нам делать?» — а сама плачет.
Я ее гладил по волосам — все, что мог, — пока она не затихла. Потом погасил лампу и пошел к папе. Я боялся, что с ним что-нибудь может случиться. А он все так же лежал, свесив руку, с закинутой головой и открытым ртом. Я снял с него ботинки, перевернул на бок и подсунул ему подушку под голову. И мне все казалось — в какой уж раз! — что это кто-то другой, а не папа. Только похожий на него, но не папа. Кто-то страшно притворяющийся им, как это делают оборотни в сказках, чтобы детей пугать. Мой папа не может быть таким! Я вам говорю, не может! У него голубые, ясные глаза, он заразительно смеется, мой папа, он подкидывает Юльку к потолку, а меня обнимает за плечи, он спит рядом с мамой, и утром она не плачет, а распевает песни, — вот он какой, а не этот!..
Что-то на меня нашло. Я стоял перед ним и покачивался. Я даже застонал — так мне захотелось ударить его изо всей силы, сбросить на пол и топтать ногами до тех пор, пока не станет умолять, пока не поклянется, что никогда больше не появится в нашем доме в такой страшной личине, что мы будем видеть только нашего папу, а не его!
Потом очутился на кухне и опять пил воду. Потом лежал в папиной кровати рядом с мамой и прислушивался к ее дыханию, пока не стало светать. А когда проснулся, Юльки уже не было, а из гостиной доносились голоса: один мамин, а другой — тети Веры. Они громко говорили…
— Значит, проспал? — Виктория Ивановна переспросила. И глаз с меня не спускает. — По-твоему, это достаточное оправдание, Малышев?
— Это уже не в первый раз, Лёша, — напомнила Нина Юрьевна, нервничая. — Не понимаю, что с тобой случилось. Ты стал хуже учиться. Какой-то невыдержанный стал… У тебя все в порядке дома?
Я молчу, а сам быстро-быстро вспоминаю слова тети Веры. То есть хочу вспомнить, а ничего не получается, как бывает со снами. Что-то вертится, мелькает… вот сейчас вспомню… нет!
— Отвечай, когда тебя спрашивают! Мы тебя пригласили не в молчанку играть!
А сама уже вся красная, Виктория Ивановна. Такая же, как в магазине была, когда на продавщицу орала. Я тоже покраснел и сказал.
— Не кричите на меня. Лучше не кричите.
Она откинулась в кресле.
— Что-о?! — Своим ушам не поверила.
А Нина Юрьевна поспешно:
— Лёша, что с тобой? Никто не кричит. Мы просто беседуем, Лёша.
— Мы слышали, Малышев… и больше не смей делать мне замечания!.. мы слышали, что твой отец пьет. Это так?
Только сказала, я как вскочу!
— Откуда узнали?
А она:
— Неважно, как мы узнали. Правда или нет?
— Не трогайте моего отца! — закричал я. — Это не ваше дело!
И вот тут у меня будто что-то вспыхнуло в памяти. Я рванулся к двери.
— Малышев, ты куда?!
А я уже открыл дверь, выскочил в коридор.
— Малышев, назад!
Это Виктория Ивановна закричала. Как собак подзывают: «Рекс, к ноге!» А меня уже нет в кабинете, я уже бегу по коридору и вниз по лестнице.
Не знаю, что они подумали, — может быть, что я с ума сошел. Наверно, смотрели в окно, как я мчусь через школьный двор и прыгаю в автобус (он как раз на остановке стоял). У меня только одна мысль была: не опоздать бы, потому что уже часа два прошло, как мама ушла с тетей Верой из дому, а я только сейчас вспомнил и догадался, балда и дурак! Только сейчас!
Около главпочтамта я выпрыгнул первым и побежал через площадь, и пока добежал, под ложечкой жутко закололо, но я все равно не остановился и влетел в широкую стеклянную дверь, чуть не сбив с ног какую-то женщину. Там за столиком сидел старик-вахтер или швейцар, не знаю уж кто, и я ему сказал, что мне нужно срочно, срочно вызвать моего отца, Малышева Леонида Михайловича. Он сразу стал звонить по телефону. Минуты две прошло, не больше, и в вестибюль быстрым шагом вышел папа. Он схватил меня за плечи и спросил:
— Что стряслось?
Я сказал: «На улицу пошли, быстрее».