– За мной! – командует папа Жора.
Какие тяжелые валенки! Деревянный чемодан больно ударяет углами по спине. Поскальзываюсь и падаю, растянувшись на льду.
А черные точки увеличиваются, превратившись в мотоциклы Рыбнадзора.
– Прорвемся! – кричит папа Жора.
Расстояние между нами и мотоциклами сокращается. Следом за нами бегут несколько рыбаков, тоже надеясь вырваться из окружения. Но шансов у них нет. А мы – вырвались!
Неожиданно один мотоцикл меняет направление и, нарушив единую линию, устремляется за нами. Все – дальше бежать нет смысла. Папа Жора останавливается.
Мчится мотоцикл, взметая за собой снежные вихри. Тормозит возле нас. Милиционер в тулупе сжимает руль, подгазовывая. Уши его шапки опущены и завязаны под подбородком:
– Ты куды, сука, бежишь?! Или хочешь, щоб тебя персонально отвезли у отделение? То я сейчас устрою!
Папа Жора молчит. Плащ его распахнут, грудь под ватником – ходуном. Я, перепуганный, невольно останавливаю взгляд на его лице – сквозь маску старости просвечивает лицо отчаянного, крепкого мужчины, полного сил и жизни. Еще меня поразил его взгляд: не злой, а какой-то необычайно строгий...
Не знаю, почему тот мент из Рыбнадзора, выматерившись, развернул свой мотоцикл и уехал. Смешно предположить, что он испугался ледоруба в руках папы Жоры. Быть может, у милиционера вызвали жалость эти два беглеца-нарушителя – старик и подросток? Или смутно почувствовал в том старике некое величие?..
ххх
На девятый день после его смерти меня к себе пригласила тетя Сима. Налила в рюмки водку, подала на стол закуску. Перед тем как выпить, сказала про воздушные мытарства и про душу папы Жоры, которая теперь отошла от земли.
– А знаешь, Сережка, ведь наш Георгий был сыном генерала царской армии! Да, генерала артиллерии Андрея Пригоровского. В революцию красные его расстреляли. К счастью, их кухарка забрала к себе пятилетнего Жоржа и усыновила его. Я ту кухарку еще застала в живых. А после войны и лагеря Жора ходил на Подол, где его стриг парикмахер – их бывший конюх. Но Жорж никому не говорил о своем происхождении.
– Надо же. Значит, он – потомственный дворянин, – удивился я.
– Представь себе, что его крестным отцом был последний губернатор Киевской губернии. Ну-ка, погодь.
Поднявшись, тетя Сима ушла в комнату и вскоре вернулась с небольшой сумочкой. Достала оттуда затертую открытку из плотной бумаги, с едва видимым блеклым крестом вверху.
Бережно раскрыв открытку, немного отдалила ее от себя, затем прищурилась, стараясь найти желаемую строку:
– Свидетельство о крещении... Свидетельствует о том... Таинство совершил... Ага, вот. Крестные родители: Федор Федорович Трепов, генерал-губернатор Киева, – она развернула этот документ лицом ко мне. – Да, жизнь у моего Жоржа получилась горькой, как полынь...
Я смотрел на эту затертую от времени бумагу, и перед моим мысленным взором возникали гранитные плиты на заброшенных монастырских кладбищах, где были похоронены царские военачальники, известные украинские и русские ученые, дворяне. Надписи на тех плитах тоже потемнели и стерлись, и все вокруг них поросло травой и бурьяном.
С друзьями мы тогда часто лазали по тем заброшенным кладбищам, искали там, сами не знали, чего...
ххх
А папа Жора лежит на Берковецком кладбище. На линзе, прикрепленной к гранитной плите, его фотография – в полупрофиль, где папе Жоре лет пятьдесят: умное, мужественное и удивительно красивое лицо с благородными чертами. Сын генерала царской армии!
На той же гранитной плите заблаговременно приклеена и другая линза – с фотографией тети Симы. У нее фамилия мужа. Она моложе его на восемь лет. А сколько ей Бог отмерил прожить?..
И шумит над той плитой береза. На киевских кладбищах вообще очень много берез...
2002 г.
ПОСЛЕДНИЙ АВГУСТ
Повесть
Глава первая
1
Легкий скрип дверных петель. Перед тем как потянуть ручку, выдергиваю из-под продырявленного рыжего дерматина клочок войлока. Пальцы сами скручивают из него шарик. Затем дверную ручку – на себя, два прыжка через крыльцо – и вот он, двор.
Недалеко от нашего дома возвышается деревянный электрический столб, к которому приколочена табличка: «Переулок Наливайковский». Переулок – это дюжина хибар, сараи, сад и туалет.
Почему переулок называется Наливайковским, каждый из его обитателей объясняет по-своему. Например, старый лысый мебельщик Маслянский говорит, что это название происходит от фамилии казацкого атамана Наливайко, курени которого когда-то здесь стояли перед походом. А вот отец Аллочки, дядя Вася, уверяет, что Наливайковским переулок стал потому, что живущий здесь народ всегда любил наливать. «И песня такая есть: налей, налей бокалы, – напевает дядя Вася, откупоривая зеленую бутылку, – и в нос ударяет мерзкий запах. – Раз уж мы родились в Наливайковском, то, видать, и судьба наша – наливайковская».
Итак, в путь. Под подошвами моих сандалий постреливают и поскрипывают камешки, галька, стеклышки, попадаются бутылочные пробки, там и сям обрывки газет.
Вот дом мебельщика Маслянского, перед ним – диван с содранной обшивкой и ящик с инструментами. Далее – дом, в котором живет Аллочка.
Неподалеку – колонка с разболтанной блестящей ручкой. Дергать ее нам строго запрещено, впрочем, как – строжайше! – запрещено и пить воду из колонки. А хорошо бы хоть сейчас навалиться животом на железный стояк, ощутить приятный холодок и услышать, как откуда-то из глубин, урча, поднимается вода. Но стоит Аллочке пару раз нажать ручку, а мне налечь на стояк, как сразу раздается окрик мамы: «Игорь! Ты что, хочешь простудиться? А ну, марш от колонки!»
Далее – забор, за которым сад, где растут абрикосы, марель, сливы. Но прежде чем лезть, садиться на деревянные колышки и рвать ягоды, нужно крепко подумать – мокрая тряпка бабы Маруси в любую минуту готова проехаться по спине, а то и по лицу. Зато все свисающее со стороны двора можно смело рвать, лишь бы не ломать ветки – таковы правила, установленные самой бабой Марусей.
По двору гоняет воробьев Туз – кургузый щенок дворняжки. «Туз-Туз!» – подзывают его братья-близнецы Вадик и Юрка, подсовывая ему какой-нибудь огрызок. Вадик и Юрка старше меня на пять лет. Моя мама называет их хулиганами и дружить с ними запрещает. Впрочем, и сами братья ни за что не взяли бы меня к себе в друзья.
У крыльца своего дома роет в земле ямки сын тети Любы – четырехлетний Вовка. У него большая голова, слегка вздутый живот и кривые ноги. Вовка не умеет разговаривать и вряд ли понимает, что ему говорят. Завидя кого-то, он мычит и поднимает руки. А когда Вовке что-то не нравится, он падает на землю и рычит. Вадик и Юрка обзывают Вовку дебилом.
Ну и в самом конце этой дворовой кишки находится общий туалет – конечная цель моего утреннего путешествия. На дверях туалета не написано ни «М», ни «Ж». Зато со стороны внутренней... Нарисованные красным карандашом, ручкой, даже вырезанные ножом, рисунки забавных человечков, похожих на героев из журнала «Веселые картинки». Правда, в туалете все они – голые, стоят или лежат в странных позах, и по ним ползают мухи. А фигурки женщин – вообще умора: какие-то неуклюжие, уродливые...
На ходу подтягиваю штаны и иду обратно. Останавливаюсь у асфальтированной дороги – дальше идти одному мне нельзя. Там распахивается огромный мир: мчатся грузовики, катятся троллейбусы, куда-то спешат прохожие – рев, грохот. Даже самолеты, и те, похоже, летают только там, не залетая в клочок неба над нашим двором.