— Вы хотите сделать сейф из холодильника?
— Нет, я хочу на электричестве сэкономить.
— На электричестве сэкономить? Не проще ли выдернуть штепсель из розетки?
— Если бы можно было выдернуть, зачем бы я к вам пришёл?
— Откуда я знаю, зачем вы пришли? Может, едите много!
Чжан Даминь рассердился, вернувшись домой, нашёл багажную верёвку и связал холодильник словно преступника. Проблем прибавилось, но и электричество экономилось. Пусть это и не самый лучший метод, но в любом случае дурную привычку матери открывать холодильник вылечили. Вечером никто кроме Чжан Даминя не соглашался спать с ней рядом. Посреди ночи она вставала, начинала всё щупать с непонятной целью.
Забот у Чжан Даминя становилось всё больше.
Когда Чжан Шу исполнилось шесть лет, в семье опять произошло важное событие. Чжан Эрминь из-за того, что не рожает ребёнка, была избита мужем так, что всё лицо было в синяках и ссадинах. И она вернулась домой. Мать её не узнала, всё спрашивала: ты кто? Откуда? Почему всё время здесь сидишь? Характер Эрминь изменился, она разговаривала, не выпрямляя шею. Когда речь зашла о том, что её печалило, из глаз тихонько — кап-кап — полились слёзы. Чжан Даминь вздыхал вместе с ней: ты посмотри на себя, не послушалась меня, во что бы то ни стало хотела выйти замуж за шаньсийскую обезьяну, чтоб обезьяна тебя избивала? Хотела скормить сберкнижку крикливому ослу из Шаньси, собиралась разозлить меня до смерти, я-то не разозлён, а вот осёл брыкнулся так, что лягнул тебя. И что теперь делать?
— Брат, какая горькая моя судьба!
Разве это та самая Чжан Эрминь? Однако на её правой руке сверкало два кольца, на левой — три, на руке висел браслет, на шее — цепочка, вся в гроздьях золота, но пахло от неё по-прежнему. Когда она работала на мясоперерабатывающем заводе, говорили, что это запах кишок, и это ещё вежливо. А сейчас она работает на свиноферме, нечего церемониться, прямо скажем, это была вонь от свинячьего дерьма! Золото тоже всё пропахло этим противным запахом, разве может её судьба быть не горькой? У Чжан Даминя была ещё одна мысль, о которой он никому не рассказывал. Только ночью он сам себе говорил: сколько бы золота ни было, лицо-то всё в синяках, а вот у моей Юньфан ни грамма золота, но лицо у неё не распухшее от побоев! И ещё — золото ли это? Кто может гарантировать, что это золото? Взяли медные побрякушки — и сойдёт, и всё!
И всё.
Приехал шаньсиец. Серый пиджак, огромный браслет, огромная цепь, и тоже всё золотое! Рот раскрыл, а там два золотых зуба! Он выложил сладости и фрукты на стол, вино поставил в холодильник, две упаковки сигарет положил на скамейку, он не знал, куда же ему сесть. Он поклонился пожилой женщине: мама! У него был сильнейший акцент, будто язык связан. Мать не обратила на него внимания, она только серьёзно спросила: ты кто? Откуда? Он совершенно растерялся, то краснел, то бледнел, как ученик младшей школы в кабинете директора. Этот шаньсиец произвёл на Чжан Даминя крайне благоприятное впечатление. Крайне благоприятное впечатление сложилось из-за того, что и его лицо было в синяках и ссадинах, ещё более сильных, чем у Чжан Эрминь. Они и правда стоят друг друга, любят друг друга! Чжан Даминь, увидев, что Эрминь не обращает на шаньсийца внимания, пригласил его в свою комнатку, чтобы разрядить атмосферу, кроме того, он хотел поговорить с ним. Шаньсиец удивлённо посмотрел на дерево и осторожно сел на краешек кровати.
— Как вас зовут?
— Ли Мугоу.
— Какой гоу?
— Гоу — черпак, черпак для мёда, мой отец разводит пчёл.