И вот появились трое охранников, надзиратель и еще двое. Мы думали, что сейчас они войдут, однако они остались снаружи, у зарешеченной двери.
— Ты говорил, что в сортире два трупа?
— Да, шеф.
— С каких пор они там?
— Не знаю. Только сейчас нашел, когда ходил писать
— Кто они?
— Понятия не имею.
— Ладно придуриваться, старый лунатик! Я тебе сам скажу, кто. Один из них — армянин. Поди и сам погляди хорошенько.
— Вы совершенно правы, там армянин и Сан-Суси.
— Ну и хорошо. Подождем до переклички. И они удалились
Шесть утра, первый звонок. Дверь распахнулась. В проходе появились два разносчика кофе, за ними шел третий — раздатчик хлеба.
В половине седьмого второй звонок. Светало, и я увидел, что весь проход испещрен следами людей, ночью нечаянно ступавших в кровавую лужу.
Прибыли два коменданта. Было уже совсем светло С ними — восемь охранников и еще врач.
— Всем раздеться! Стоять смирно у своих гамаков. Да здесь настоящая бойня, везде кровь!
Новый комендант, недавно прибывший на смену старому, вошел в сортир первым. Он вышел оттуда с лицом, белым как простыня.
— Им так располосовали глотки, что головы едва держатся. И, конечно, никто ничего не видел и не слышал?
Полное молчание.
— Эй, старик, ты вроде бы здесь староста? Там два покойника. Доктор, как давно их убили, по-вашему?
— Часов восемь-десять назад, — сказал врач.
— И ты нашел их только в пять? И ничего не видел и не слышал?
— Нет. Я вообще глуховат, а со зрением так и вовсе скверно. Что вы хотите, уже семьдесят стукнуло, из них — сорок лет на каторге. И поэтому я все сплю, сплю... Заснул где-то в шесть, а встал только потому, что захотелось по малой. Это, можно сказать, еще повезло, обычно я дрыхну до первого звонка.
— Да уж точно, что повезло, — с сарказмом заметил комендант. — Можно сказать, всем повезло, потому как все мы мирно и тихо проспали себе всю ночь в своих кроватках, и стража, и заключенные... Носильщики, забрать трупы и в операционную! Доктор, я жду от вас результатов вскрытия. А вы, ребятки, давайте по одному во двор, без одежды.
Каждый из нас проходил между комендантом и врачом. И они тщательно осматривали нас с головы до пят. Однако ни царапин, ни ран ни у кого не обнаружилось. Лишь пятна крови на нескольких. Они объяснили это тем, что поскользнулись по дороге в сортир.
Гранде, Гальгани и меня осматривали особенно пристально.
— Папийон, где твое место? Они перерыли все мои вещи.
— Где твой нож?
— Да у меня его еще вчера вечером у ворот отобрали.
— Это правда, — подтвердил охранник. — Он еще там базарил, говорил, что мы посылаем его на верную смерть.
— Гранде, это твой нож?
— А чей же еще? Раз лежит у меня, значит, мой. Они тщательно осмотрели нож. Он был чист, как стеклышко. Нигде ни пятнышка.
Из сортира вышел врач и сказал:
— Этим двоим перерезали глотки заточенным с двух сторон кинжалом. Убиты в стоячем положении. Вообще все это совершенно непонятно. Чтоб заключенный стоял как кролик и ждал, когда ему перережут глотку, даже не пытаясь обороняться! Здесь наверняка должны быть раненые.
— Сами же только что убедились, доктор, ни на одном из них — ни царапинки.
— Л те двое, которых убили, были опасны?
— Да, очень, доктор. Мы почти уверены, что именно армянин убил вчера в девять утра Карбоньери в душе.
— Дело закрыто, — сказал комендант. — Нож Гранде мы на время конфискуем. Всем на работу, за исключением больных. Папийон, ты, кажется, докладывал, что болен?
— Да, господин комендант.
— Оперативно ты рассчитался за своего дружка, ничего не скажешь! Меня не проведешь! К сожалению, у меня нет никаких доказательств, и я точно знаю, что их никогда и не будет. Последний раз спрашиваю: есть у кого что сказать?! И даю слово, если найдется человек, который прольет свет на это двойное убийство, ему смягчат статью и отправят на материк.
Гробовое молчание.
Вся армянская шобла сказалась больной. Видя это, Гранде, Гальгани, Жан Кастелли и Луи Гравон в последнюю секунду тоже внесли себя в список больных. Сто двадцать человек вышли из барака, и он опустел. Остались пятеро наших, четверо из армянской шоблы, а также часовщик, староста, непрерывно ворчащий, что ему придется теперь делать уборку, и еще двое-трое заключенных, в том числе эльзасец по прозвищу Громила Сильвен.
Этот человек держался от всех отдельно, совершенно независимо и пользовался всеобщим уважением. Парень он был, что называется, рисковый. Ему дали двадцать лет каторги за весьма оригинальное преступление. Один, безоружный, он напал на почтовый вагон экспресса «Париж — Брюссель», оглушил кулаками двух охранников и выбросил на полотно почтовые мешки. Там их подобрали его сообщники, поимевшие на этом деле кругленькую сумму.