— Назови сам свою цену. Я не знаю, что здесь почем.
— Три тысячи франков. Если есть деньги. Если нет — завтра принесешь мне ружье, и мы в расчете.
— Предпочитаю заплатить.
— Ладно, по рукам. Блоха, подай нам кофе!
Блоха, тот самый карлик, что заходил за мной, подошел к полке, прибитой над камином, и снял с нее сияющий чистотой котелок. Вылил в него кофе из бутыли и поставил на огонь. Затем разлил кофе по разным кружкам и плошкам, стоявшим у камина. Туссен передавал их людям, сидевшим сзади, а мне протянул котелок, заметив при этом: «Пей, не бойся, это только для гостей. Сами мы к нему не прикасаемся».
Я взял котелок, отпил и поставил на колени. И только тут заметил, что сбоку к нему прилип человеческий палец. Я никак не мог сообразить, что случилось, как вдруг Блоха икнул:
— Черт, еще один палец потерял! Но только куда он, дьявол его раздери, подевался?
— Тут он! — сказал я и показал на котелок.
Блоха отлепил палец, бросил его в огонь и вернул мне котелок:
— Пей, не сомневайся. У меня сухая форма проказы. Сам распадаюсь на куски, но не гнию. Я не заразный.
В воздухе пахло горелым мясом. Должно быть, от пальца.
Туссен сказал:
— Придется вам ждать вечернего отлива. Пойди предупреди товарищей. Потом перенесете этого, со сломанной ногой, в хижину. Выньте все из лодки и затопите ее. И все сами. Надеюсь, понятно, почему мы вам не можем помочь.
Я поспешил к своим. Мы вытащили Клозио из лодки и отнесли в хижину. Примерно через час лодка была пуста, вещи и продукты сложены на берегу. Блоха выпросил себе в качестве подарка нашу лодку и весло. Я отдал ему все, и он отправился топить ее в каком-то только ему известном месте.
Ночь пролетела незаметно. Мы провели ее в хижине на новых одеялах, которые прислал нам Туссен. Их принесли упакованными в толстую коричневую бумагу. И, разлегшись на них, я пересказал Клозио и Матуретту все подробности происшедшего со мной на берегу и о сделке, заключенной с Туссеном. И тут, не подумав, Клозио ляпнул глупость:
— Выходит, побег обойдется нам в шесть с половиной, тысяч. Я даю тебе половину, Папийон, ну те три куска, что у меня в патроне.
— Будем мы сейчас считаться, как какие-нибудь дешевые торгаши! Пока у меня есть бабки, я плачу, а там посмотрим.
Никто из прокаженных в нашу хижину не заходил. На рассвете появился Туссен.
— Доброе утро! Выходите, не бойтесь. Никто вас тут не увидит. Вон там, на верхушке кокосовой пальмы, сидит наш парень и наблюдает, не появились ли на реке лодки с ищейками. Но пока ничего не видать. Раз там торчит белая тряпочка, стало быть, лодок нет. Как только заметит, слезет и скажет. Можете пока пособирать тут папайю, некоторым нравится.
— Туссен, а как там с килем? — спросил я.
— Сделаем его из куска двери от медпункта. Дерево твердой породы, двух досок хватит. Ночью вытащим лодку на берег. Пойдем поглядим.
Отличная лодка, метров пять в длину и совершенно новенькая, с двумя банками, в одной — отверстие для мачты. Но тяжелая, как черт, нам с Матуреттом пришлось попотеть, прежде чем мы ее перевернули. Парус и оснастка тоже были новые. В борта вделаны кольца, к которым можно привязывать разные вещи, например, бочонок с водой. Мы принялись за работу. К полудню киль, расширяющийся в сторону кормы, был надежно закреплен длинными винтами и четырьмя гвоздями, что нашлись у меня.
Собравшись в кружок, прокаженные внимательно наблюдали за работой. Туссен давал указания, и мы им следовали. Лицо Туссена выглядело вполне нормально — никаких следов болезни. Но когда он говорил, становилось заметно, что подвижна у него лишь одна сторона лица — правая. Впрочем, он сам сказал нам об этом и объяснил, что у него сухая форма. Грудь и правая рука тоже были парализованы. По его словам, вскоре должна была отказать и правая нога. Правый глаз был похож на стеклянный — он видел, но был неподвижен. Я не хочу называть здесь имена прокаженных, пусть те, кто когда-то знал или любил их, останутся в неведении, что близкие им люди практически сгнивают заживо. Работая, я переговаривался только с Туссеном. Больше никто не произносил ни слова. И только раз, когда я собрался было подобрать одну из петель, чтобы закрепить киль, кто-то из прокаженных сказал:
— Не трогай, пусть лежит где лежит. Я когда снимал, порезался, может, там кровь...
Тогда другой прокаженный полил петлю ромом и поджег. Повторил он эту операцию дважды. «Вот теперь можете работать», — сказал он. Туссен попросил одного из них: