Эта ошибка стоила мне семи лет каторги.
В конце концов, мать-настоятельницу все же разбудили, и она распорядилась предоставить мне келью на втором этаже. Из окна были видны огни города. Можно было различить и маяк, и цепочку огней, очерчивающую пристань, Огромное судно как раз входило в гавань.
Я заснул. Мне приснился жуткий сон. Лали у меня на глазах вспорола себе живот, и из него по кусочкам вышло наше дитя.
Солнце стояло уже высоко, когда меня разбудил стук в дверь.
Наскоро умывшись и побрившись, я спустился вниз. Ирландка приветствовала меня слабой улыбкой. — Доброе утро, Энрике. Как спалось, хорошо?
— Да, сестра.
— Прошу вас, пройдите в приемную матери-настоятельницы, она хочет вас видеть.
Мы вошли. За письменным столом сидела женщина лет пятидесяти, может, и старше, с очень строгим лицом. Черные глазки так и впились в меня.
— Говорите по-испански?
— Очень плохо.
— Что ж, тогда сестра переведет. Мне сказали, вы француз?
— Да, мать.
— Вы бежали из тюрьмы в Риоаче?
— Да, мать.
— Когда?
— Месяцев семь назад.
— Где вы были все это время?
— С индейцами.
— Что?! С индейцами? Как это понимать? Ведь эти дикари никого не допускают на свою территорию. Ни один миссионер не сумел еще проникнуть к ним. Где вы были? Говорите правду!
— Я был у индейцев. И могу это доказать.
— Каким образом?
— А вот этими жемчужинами... — Полотняный мешочек был приколот изнутри к моей куртке. Я отцепил его и протянул ей. Она развязала бечевку, и из мешочка высыпалась целая пригоршня жемчуга.
— Сколько их здесь всего?
— Не знаю. Пятьсот, может, шестьсот. Около того.
— Это не доказательство. Может, вы где-то его украли. — Чтобы рассеять ваши подозрения, я готов сидеть здесь до тех пор, пока вы не выясните, был ли где украден жемчуг или нет. Если вам того хочется, конечно. Деньги у меня есть, я в состоянии оплатить свое пребывание. И обещаю, что не буду покидать свою комнату без вашего разрешения.
Она смотрела на меня пристально и жестко. Наверное, думала про себя: «А что, если ты сбежишь? Уж если из тюрьмы сбежал, отсюда-то не в пример легче».
— Я могу оставить мешочек у вас. Тут все мое состояние. Пусть оно будет в надежных руках.
— Что ж, хорошо. Но вам вовсе не обязательно все время сидеть в комнате. Можете выходить в сад, утром и днем, когда воспитанницы в церкви. Есть будете в кухне, вместе с прислугой.
Беседа несколько успокоила меня. Я уже поднимался к себе, когда ирландка позвала меня на кухню. Большая чашка кофе с молоком, очень свежий черный хлеб и масло. Монахиня наблюдала, как я завтракаю. Выглядела она обеспокоенной. Я сказал:
— Спасибо, сестра, за все, что вы для меня сделали.
— Я хотела бы сделать больше, но не могу. Ничего не могу, мой друг Анри. — И она торопливо вышла из кухни.
Я сидел у окна и смотрел на город, порт и море. Никак не удавалось избавиться от ощущения опасности. Я решил бежать в эту же ночь.
Днем надо спуститься во двор и посмотреть, можно ли перебраться через стену.
В час дня в дверь раздался стук.
— Пожалуйте кушать, Энрике.
— Спасибо, иду.
Я сидел за столом на кухне и уже готовился приступить к блюду из мяса и вареного картофеля, как вдруг распахнулась дверь и вошли четверо полицейских с ружьями и офицер с револьвером.
— Не двигаться, иначе стреляю! — Он надел на меня наручники.
Ирландка вскрикнула и упала в обморок. Две монахини, работавшие на кухне, еле успели подхватить ее.
— Идем! — скомандовал офицер.
Они отвели меня в мою комнату. Там перетрясли мой узелок и тут же обнаружили три тысячи шестьсот песо золотом. Странно, но футляр со стрелами они при этом отложили в сторону, даже не поинтересовавшись, что в нем, наверное, приняв за пенал для карандашей.
Не скрывая торжествующей улыбки, офицер сунул монеты в карман. Мы вышли. Во дворе ждал старенький автомобиль.
Полицейские и я погрузились в эту развалюху, и она тронулась с места, управляемая шофером-негром» тоже в полицейской форме, с угольно-черным лицом. Я был совершенно подавлен и не пытался протестовать.
Приехали. Выбравшись из автомобиля, они провели меня прямо в кабинет. Начался допрос.
— Говорите по-испански?
— Нет.
— Позвать сапожника!
Через несколько минут появился маленький человечек в синем фартуке, с молотком в руках.
— Вы тот француз, что бежал из Риоачи год назад?
— Нет.
— Лжете!
— Не лгу. Я не тот француз, что бежал из Риоачи год назад.
— Снять с него наручники! Куртку и рубашку тоже! — Он взял со стола какую-то бумагу иг заглянул в нее. Там были описаны все татуировки. — У вас не хватает мизинца на левой руке. Да, значит, это вы.
— Нет, не я, потому что я бежал не год, а всего семь месяцев назад.
— Это не имеет значения.
— Для вас, может, и не имеет, а для меня — очень даже имеет.
— С тобой все ясно. Ты — типичный убийца. Француз или колумбиец — неважно. Все вы убийцы одинаковы, вое неисправимы. Я заместитель начальника тюрьмы и не вправе решать, как поступить с тобой. Пока посидишь со своими приятелями.
— Какими приятелями?
— Французами, которых ты приволок в Колумбию.
Меня привели в камеру с зарешеченными окнами, выходящими во двор. Там уже сидели мои друзья, все пятеро. Мы обнялись.
— А я думал, ты давно на» свободе, дружище! — воскликнул Клозио.
Матуретт рыдал, как дитя, кем он, собственно, и являлся. Трое других тоже были взволнованы. Их вид придал мне силы.
— Ну, давай, рассказывай, — сказали они.
— Позже. Как вы?
— Мы тут уже три месяца торчим.
— Как обращаются, хорошо?
— Ни хорошо, ни плохо. Ждем отправки в Барран-килью, где нас должны передать французским властям.
— Вот свиньи! Ну, а как насчет того, чтобы бежать?
— Не успел и порога переступить, а уже думает о побеге.
— А что тут странного? Думаете, я так просто сдамся? Как тут с охраной?
— Днем не строго. А ночью к нам приставляют специальную охрану.
— Сколько их?
— Трое.
— Как твоя нога?
— Нормально, даже не хромает.
— Вы всегда под замком?
— Нет, выходим во двор, на солнышко. На два часа утром и три — днем.
— Ну, а что колумбийские заключенные?
— Очень опасны. Есть воры еще похлеще наших убийц.
Днем после обеда меня снова вызвали на допрос. На этот раз уже присутствовал сам начальник тюрьмы. Сапожник тоже был на месте.
— Француз, ты бежал семь месяцев назад. Где ты был все это время?
— С индейцами племени гуахира.
— Будешь издеваться надо мной, накажу!
— Но это правда.
— Ни один белый еще не жил с индейцами. Только в этом году они убили двадцать пять человек из береговой охраны.
— Не из береговой охраны. Это были контрабандисты. — Откуда ты знаешь?
— Я прожил с ними семь месяцев. Гуахира никогда не выходят за пределы своей территории.
— Ладно, может, оно и так... Но где ты спер эти три тысячи шестьсот песо?
— Они мои. Мне подарил их вождь горного племени по имени Хусто.
— Да как это может быть, чтобы индеец владел целым состоянием и вдруг отдал все тебе?
— Скажите, начальник, а вы слыхали, чтоб у кого-нибудь украли золотые монеты по сто песо?
— Не слышал. В сводках не было. Но мы еще проверим.
— Валяйте, проверяйте.
— Француз, ты совершил серьезное преступление, бежав из тюрьмы, и еще более серьезное, помогая бежать Антонио. Этого преступника следовало расстрелять за убийство нескольких солдат береговой охраны. Мы знаем, что тебя ищут французские власти, знаем и приговор — пожизненное заключение. Ты опасный убийца, и я не собираюсь держать тебя с остальными французами. Будешь сидеть в карцере до отправки в Барранкилью. А деньги, возможно, тебе отдадут, если выяснится, что грабежа не было.
Меня вывели из кабинета и повели по ступенькам вниз. Наконец мы достигли тускло освещенного коридора, в который слева и справа выходили клетки. Одну из них отворили и втолкнули меня внутрь. От скользкого земляного пола исходил запах гнили.