Я обратился к Гранде:
— Слушай, этот Бебер Селье из нашего блока... Тебе не кажется, что он стукач?
— Он бывший вояка, прошел штрафной батальон. Помотался по всем военным тюрьмам от Алжира до Марокко. Драчлив, любит баловаться с ножом, неравнодушен к мальчикам, к тому же заядлый картежник. Одним словом, ничего хорошего о нем сказать не могу. Крайне опасен. Тюрьма — его жизнь. И если ты его в чем-то заподозрил — сам делай первый шаг. Прикончи его сегодня же ночью, чтоб не успел заложить.
— Однако все это еще не доказывает, что он стукач.
— Верно, — сказал Гальгани. — Но, с другой стороны, нет доказательств, что он порядочный человек. Ты ведь знаешь, заключенные этого типа терпеть не могут побегов. Побеги нарушают их покой, хорошо налаженную жизнь. Просто так они никогда никого не выдадут, но что касается побегал. Как знать.
Я посоветовался с Матье Карбоньери. Он тоже считал, что надо убить Бебера сегодня же ночью, и даже вызвался сделать это. А я, дурак, остановил его. Мне была ненавистна сама идея убийства просто по подозрению. Что, если Бурсе просто показалось? У страха глаза велики. Я спросил Нарика:
— Слушай, дорогуша, а ты случайно ничего не заметил? Насчет Бебера Селье?
— Нет, ничего. Я нес бочку на плече, чтоб охранники у ворот не могли заглянуть в нее. Как мы с братом договорились, я стоял у ворот, не опуская бочку на землю, и ждал его, а охранник, видя, что я не спешу, даже не потрудился заглянуть в бочку. Но после брат говорил, что вроде бы этот Бебер Селье глаз с него не спускал.
— Ну и что ты об этом думаешь?
— Думаю, что мой брат просто распсиховался, потому что эта штуковина была очень большая, с первого взгляда ясно, что предназначена для плота. Вот он и перетрусил, а может, ему показалось.
— Я тоже так думаю. Ладно, оставим это. Что касается последней секции, то, прежде чем вытащить ее, хорошенько посмотрите, не отирается ли где-нибудь поблизости Бебер Селье.
Всю ночь напролет я играл в карты. Выиграл семь тысяч, и чем больше рисковал, тем больше выигрывал. В полпятого, сославшись на усталость, я встал из-за стола. Дождь прекратился, но поскольку было еще темно, я отправился прямиком на кладбище. Лопаты я не нашел и накидал земли на могилу просто ногами. В семь, когда я направлялся на рыбалку, солнце сияло уже вовсю. Я двинулся к южному мысу, откуда собирался опустить плот на воду. Волнение было довольно сильное, и я понял, что спустить плот и отойти от берега так, чтобы тебя при этом не подхватила волна и не разбила о камни, будет не просто. Я принялся за ужение и вскоре наловил довольно много султанки. На обратном пути заглянул к Жюльетт и отдал ей половину улова. Она сказала:
— Папийон, мне приснился очень скверный сон. Ты весь в крови и скован цепями. Смотри, не натвори глупостей. Если с тобой что случится, я буду страшно страдать. Этот сон так огорчил меня, что я взяла бинокль и пыталась рассмотреть, где ты там удишь. Но не увидела. Где ты наловил этой рыбы?
— На другой стороне острова. Отсюда не видно,
— Значит, ты ходишь удить так далеко, что тебя даже в бинокль не видно? А что если тебя смоет волной? Тогда даже помощи ждать неоткуда. Акулы сожрут.
— Да ладно, мадам, не стоит преувеличивать.
— Я нисколько не преувеличиваю. И запрещаю тебе удить на том дальнем конце острова. А если не послушаешься, то у тебя отберут пропуск...
В лагере Бурсе пожаловался мне, что у него все время ощущение, что за ним кто-то следит. Нарик и Кенье твердили, что ничего подозрительного не замечают. Бурсе все еще возился с последней деталью. Если бы не необходимость делать пазы с точностью до миллиметра, мы с Матье давно бы уж собрали все у него в саду. Нарик и Кенье приводили в порядок часовню, чтобы там можно было сложить материалы, хранившиеся пока во дворе.
Поторапливаемый нами Бурсе почти закончил работу, Но упомянул, что, когда он однажды отошел от верстака, а потом вернулся, у него возникло ощущение, что кто-то сдвигал деталь с места, а потом положил обратно. Оставалось высверлить одно крайнее отверстие. Мы посоветовали ему положить на доску волосок, чтобы потом посмотреть, трогал ее кто или нет. Он сделал отверстие и ровно в шесть вышел из мастерской последним, предварительно убедившись, что там никого не осталось, кроме охраны. Деталь была на месте, волосок не тронут.
В полдень я был в лагере. Люди начали возвращаться с работы. Нарик и Кенье пришли, а Бурсе все не было. Ко мне подошел какой-то немец и сунул в руку записку, тщательно заклеенную по уголкам. Было видно, что ее не вскрывали. Я прочитал: «Волоска нет, так что ее трогали. Попросил охранника разрешить мне остаться в мастерской на обед, чтобы закончить маленький сундучок из красного дерева. Потом заберу деталь и суну ее в инструменты Нарика, предупреди ребят. Ровно в три они должны вынести ее со двора. Может, тогда успеем опередить эту сволочь, которая за нами шпионит».
Пришлось срочно придумывать, как выкрутиться. Было решено, что Нарик и Кенье пойдут после обеда в мастерскую в первых рядах. Перед тем, как колонна рабочих войдет на территорию, двое ребят должны разыграть драку у ворот. Мы обратились с этой просьбой к землякам Карбоньери — двум корсиканцам с Монмартра, Массани и Сантини. Они не стали задавать лишних вопросов. Нарик и Кенье, воспользовавшись свалкой, должны были быстро вынести инструменты, делая вид, что очень спешат с работой и драка их не интересует. Это был наш последний шанс. Если все обойдется, затихну на месяц-другой, потому что наверняка теперь один человек, если не больше, знает, что в лагере строится плот. И обязательно будут искать его хозяина и, конечно, тайник.
В половине третьего люди стали собираться на работу. Колонна вышла из лагеря. Бебер Селье находился где-то в середине, Нарик и Кенье в первом ряду, Массани и Сангини — примерно в двенадцатом. Вроде бы все нормально. Я был уверен, что Нарик успеет забрать свое барахло вместе с деталью до того, как большая часть колонны войдет на территорию мастерских. Бебер к тому времени будет почти у ворот. И когда корсиканцы затеют драку и начнут вопить, наверняка обернется посмотреть, в чем там дело.
Четыре часа. Все сошло как нельзя лучше. Деталь лежала в куче строительного материала в церкви. Дальше ее пронести не удалось.
Я пошел повидать Жюльетт. Дома ее не оказалось. На обратном пути прошел мимо административного здания. Возле него в тени стояли Массани и Сантини и ждали, когда их отведут в карцер. Я прошел рядом и спросил-
— На сколько?
— Восемь дней, — ответил Сантини.
— Какой позор! — заметил стоявший рядом охранник. — Два человека из одной страны и передрались, как дикие собаки!
Я пришел в Лагерь. В шесть появился Бурсе, радостный и возбужденный, и сказал:
— Знаешь, такое ощущение, словно у меня рак был, а потом пришел врач и сказал, что все в порядке.
Карбоньери и другие ребята радовались и поздравляли меня с тем, как я организовал все это дело. Итак, все прекрасно. Я лег спать и пролежал в гамаке всю ночь, хотя вечером приходили ребята и приглашали на игру. Я отказался, сославшись на головную боль. В действительности я просто валился с ног от усталости. Но настроение было отличное. Еще одно маленькое усилие — и победа! Самое сложное позади.
Вчера я общался с Кастелли и рассказал ему, как обстоят дела. Он порадовался за меня и заметил:
— Луна сейчас в первой четверти.
— Знаю, и ночью она нам не помешает. В десять начинается отлив, так что самый удобный момент для спуска на воду — два часа ночи.
Карбоньери и я решили поторопить события. Наутро к плоту мы должны прикрепить последнюю деталь, и в ту же ночь — побег.
Утром я отправился из сада на кладбище с лопатой, и пока скидывал землю с пальмового настила, Матье отвалил камень, и принес мне последнюю деталь. Мы вместе подняли пальмовые листья и отложили их в сторону. Плот был целехонек. Мы немного выдвинули его из ямы, чтобы закрепить последнюю деталь. Планку прибивали камнем. И только закончили и собирались задвинуть плот обратно, как я с ужасом увидел, что на нас смотрит охранник с ружьем.