Мэтр Юбер пытался защищать меня, но куда ему было до прокурора! Лишь мэтру Беффе немного удалось смягчить мрачную картину, нарисованную прокурором, Впрочем, ловкий Прадель очень скоро снова взял верх» и даже умудрился польстить присяжным, заметив, что они «на равных» с ним решают судьбу обвиняемого. Те чуть не полопались от гордости.
К одиннадцати вечера эта шахматная партия, наконец, завершилась. Защита получила шах и мат. А я, не совершавший преступления человек, был признан виновным.
Руками прокурора Праделя общество выкинуло меня из жизни, еще молодого, двадцатипятилетнего человека, и до конца моих дней. Вот так, на полную катушку, и ни днем меньше. И мне пришлось скушать это из рук самого председателя Бевена.
– Подсудимый, встаньте! – распорядился он голосом, лишенным какого-либо выражения.
Я встал. В зале наступило мертвое молчание. Люди затаили дыхание, и мне казалось, я слышу биение собственного сердца. Некоторые из присяжных воззрились на меня с любопытством, другие стыдливо опустили головы.
– Подсудимый, поскольку присяжные ответили «да» на все пункты обвинения, кроме одного – «преднамеренное», – вы приговорены к пожизненному заключению. Отбывать наказание будете на каторге. Желаете сказать что-нибудь?
Я не шевельнулся, лишь крепче сжал поручень барьера, отделявшего мою скамью от публики.
– Да, господин председатель. Единственное, что я могу сказать, – это что я не виновен и стал жертвой полицейских интриг.
– Стража! – сказал председатель. – Убрать заключенного!
Перед тем как исчезнуть, я услышал из зала голос:
– Не бойся, любимый! Я поеду за тобой, я найду тебя! – Это моя славная храбрая Нинетт подавала голос мне, своему возлюбленному. Ребята из нашей компашки, тоже сидевшие в зале суда, зааплодировали – они прекрасно знали все обстоятельства убийства и хотели показать, что гордятся мной – ведь я не проболтался и никого не заложил.
В той же комнате, где мы ждали суда, стражники надели на меня наручники, и один из них с помощью короткой цепочки присоединил мое правое запястье к своему левому. При этом не было произнесено ни слова. Я попросил сигарету. Сержант дал мне одну и прикурил ее. Всякий раз, когда я подносил сигарету ко рту, жандарм, следуя моим движениям, тоже должен был поднимать и опускать руку.
Так, стоя, я выкурил три сигареты. Никто не произнес ни слова. Я первый нарушил молчание – взглянул на сержанта и сказал: «Пошли».
Окруженный целой дюжиной жандармов, спустился по лестнице и вышел во внутренний дворик. Там уже ждал тюремный фургон, отсеков и камер в нем не было, и все подряд уселись на длинные скамьи. Сержант скомандовал:
– В Консьержери!
КОНСЬЕРЖЕРИ
Доехав до здания, где некогда размещался последний дворец Марии-Антуанетты, жандармы передали меня старшему охраннику, тут же расписавшемуся в приемке, и ушли, не сказав ни слова. Но перед уходом сержант пожал мне обе руки, скованные наручниками. Вот уж никак не ожидал!
– Ну и сколько тебе влепили? – спросил охранник.
– Пожизненное.
– Быть не может! – Он взглянул на жандармов и по их глазам понял, что я не вру. Этому пятидесятилетнему человеку немало довелось повидать в жизни, знал он и мое дело. – Вот суки, совсем рехнулись! – воскликнул он искренне.
Он осторожно снял с меня наручники и лично проводил в камеру, из тех, что предназначены для приговоренных к казни, сумасшедших, особо опасных преступников и получивших пожизненное заключение.
– Ладно, держи хвост пистолетом! – сказал он, запирая дверь. – Сейчас тебе принесут жратвы и твои вещи из старой камеры. Держись, Папийон!
– Спасибо, начальник. Со мной все в порядке, не бойся! А они пусть подотрутся своим вонючим приговором!
Через несколько минут в дверь заскреблись.
– Чего надо? – спросил я.
– Ничего, – ответил чей-то голос. – Вешаю табличку на дверь.
– Какую еще табличку
– «Пожизненное заключение. Нуждается в особом надзоре».
Совсем взбесились, подумал я. Неужели они всерьез считают, что эти тонны камня, висящие над головой, могут подвигнуть меня на самоубийство? Я храбрый человек, всегда им был и останусь. Я готов сразиться со всеми и вся.
Наутро за кофе я размышлял, стоит ли подавать апелляцию. Какой смысл? Вряд ли с другим составом суда мне повезет больше. А сколько времени потеряю... Год, а может, и целых полтора. И ради чего? Чтобы получить двадцать лет вместо пожизненного?
Поскольку в глубине души я уже твердо решил бежать, количество лет значения не имело. Я вспомнил, как один подсудимый сказал судье: «Месье, а сколько лет длится пожизненное заключение во Франции?»
Итак, все кончено, занавес! Близкие мои будут страдать куда больше меня, а как снести этот тяжкий крест моему отцу там, в деревне?..
И вдруг у меня дыхание перехватило: но я же не виновен! Действительно, не виновен, но в чьих глазах? И я стал твердить себе: «Никогда не пытайся убедить людей в своей невиновности, они будут только смеяться над тобой. Получить пожизненное за какого-то сутенера, а потом уверять, что его убил кто-то другой, – самое что ни на есть дурацкое занятие».
За все то время, что я находился под следствием, сначала в Санте, потом в Консьержери, мне ни разу не приходило в голову, что я могу получить такой срок.
Ну да ладно. Первым делом надо связаться с другими осужденными, сколотить команду из надежных ребят, с которыми можно будет бежать.
Выбор мой пал на Дега, парня из Марселя. С ним можно увидеться в парикмахерской – он каждый день ходил туда бриться. Я тоже заявил, что хочу побриться.
Все произошло так, как я и рассчитывал. Я вошел в парикмахерскую и увидел, что Дега сюит лицом к стене. Заметив меня, он тут же уступил свою очередь кому-то. И я пристроился возле него, оттеснив какого-то парня плечом, и быстро спросил:
– Ты как, в порядке, Дега?
– Нормально, Папи. Схлопотал пятнадцать. А ты? Говорят, тебе врезали на полную катушку?
– Да, пожизненное.
– Будешь подавать апелляцию?
– Нет. Сейчас самое главное – как следует питаться и держать себя в форме. И ты тоже, Дега, не раскисай. Нам понадобятся крепкие мускулы. Ты заряжен?
– Ага. Десять кусков в фунтах стерлингов. А у тебя?
– Ни хрена.
– Вот тебе совет, заряжайся быстрее. Кажется, адвокатом у тебя Юбер? Чересчур правильный, такой сроду не передаст патрона. Пошли свою бабу с упакованным патроном к Данте. Он передаст его Доминику ле Ришу, и гарантирую, ты его получишь.