– Врач хотел тебе Добра, – заметил Клозио.
– Кто его знает, чего хотел этот шарлатан, отправляя меня в больницу... Теперь, должно быть, охает: «Смотри-ка, а мой ангелочек не оплошал, удрал-таки!»
Мы болтали и смеялись. Я сказал:
– Кто знает, может, встретимся еще когда-нибудь с Жуло, Человеком-Молотком. Должно быть, он сейчас далеко, а может, отлеживается где-нибудь в кустах.
– Перед уходом, – вставил Клозио, – я сунул под подушку записку: «Ушел и адреса не оставил».
Мы так и покатились со смеху.
Пять дней мы плыли безо всяких происшествий. Днем компасом служил путь солнца с востока на запад, ночью приходилось сверяться с настоящим компасом.
Наутро шестого дня солнце сияло особенно ослепительно. Море внезапно успокоилось. Из воды то и дело выпрыгивали летучие рыбы. Я изнемогал от усталости. Ночью Матуретт протирал мне лицо влажной тряпицей, чтобы я не заснул, но я все равно время от времени отключался, и тогда Клозио прижигал мне руку кончиком сигареты. Теперь стоял полный штиль, и можно было немного передохнуть. Мы спустили главный парус и кливер, оставив только стаксель, и я свалился на дно лодки, как бревно, укрывшись от солнца полотнищем паруса.
Проснулся оттого, что Матуретт тряс меня за плечо.
– Сейчас только час или два, но я бужу тебя потому, что ветер крепчает, а на горизонте, откуда он дует, черным-черно.
Пришлось заступить на вахту. Поднятый парус быстро понес нас по гладкой воде. Позади, на востоке, небо потемнело, ветер постепенно усиливался. Стакселя и кливера оказалось достаточно, чтобы лодка, неслась как стрела, Я плотней обернул главный парус вокруг мачты и как следует закрепил.
– Держись, ребята, сдается мне, приближается шторм!
На нас упали первые тяжелые капли дождя. Тьма быстро надвигалась и через четверть часа настигла нас. Поднялся невероятно сильный ветер. Словно по волшебству, море преобразилось – побежали валы с пенистыми гребнями, солнце исчезло, дождь хлынул потоками. Ничего не было видно, а волны обрушивались на лодку, окатывая нас с головы до пят. Да, это был настоящий шторм, дикая стихия во всем ее великолепном и неукротимом буйстве – гром, молний, дождь, дикое завывание ветра – вся эта безумная круговерть вокруг.
Лодку несло как соломинку – она то взлетала на невероятную высоту, то обрушивалась в пропасть между валами, такую глубокую, что казалось: нам из нее сроду не выбраться. Однако она каким-то непостижимым образом все-таки выкарабкивалась из этих глубин и, взлетев на очередную волну, скользила по гребню, и все повторялось сначала – вверх-вниз, вверх-вниз. Увидев, что надвигается еще один вал, куда выше прежних, я решил, что лучше всего встретить его носом, и вцепился в румпель обеими руками. Но я поторопился, и лодка врезалась в водяную гору, зачерпнув немало воды. Точнее сказать, она набрала воды под завязку – чуть ли не на метр. Сам того не желая, я направил лодку в лоб следующему валу – очень опасный маневр, – и она так накренилась, что едва не перевернулась, однако при этом большая часть воды выплеснулась.
– Браво! – воскликнул Клозио, – Да ты заправский моряк! Почти вся вылилась.
– Видал, как надо делать? – ответил я,
Если бы он только знал, что именно из-за отсутствия опыта я едва не перевернул лодку в открытом море! После этого я решил не лезть на рожон, не следить за курсом, а стараться просто удерживать лодку да плаву и в равновесии насколько это возможно. Я позволил ей взбегать по волнам и опускаться как заблагорассудится. И вскоре оценил, какое гениальное сделал открытие, позволившее процентов на девяносто избежать опасности. Дождь перестал, ветер же продолжал бушевать с неукротимой силой, однако теперь было видно, что творится вокруг. Небо позади нас очистилось, просветлело, впереди же оставалось черным. Мы находились ровно посередине. Часам к пяти все стихло. Снова сияло солнце, дул обычный легкий бриз, море тоже успокоилось. Я высвободил главный парус, и мы снова заскользили по воде, донельзя довольные собой. Вычерпали котелками и сковородками воду, развернули одеяла и привязали к мачте – просушить. Рис, мука, масло, крепкий кофе, по глотку рома для успокоения. Солнце уже почти садилось, создавая небывалое по красоте зрелище – Красновато-коричневое небо, гигантские желтые лучи, расходившиеся от полупогруженного в океан диска и высветляющие небо, несколько белых облачков над головой и море, само море... Поднимающиеся навстречу валы были густо-синими у основания, кверху светлели, становились зеленоватыми, а на гребне просвечивали красным, розовым и желтым в зависимости от цвета попавших в них лучей.
Душу наполнили удивительный мир и покой. И вместе с тем я испытывал гордость и торжество оттого, что вполне, как оказалось, могу постоять за себя и в море. Да, этот шторм был как нельзя более кстати – я понял, как надо управлять лодкой в подобных обстоятельствах.
– Ну что, видел, как надо избавляться от воды, Клозио? Понял, в чем фокус?
– Ты молоток! Если б ты ее не выплеснул и нас бы ударила в борт еще одна волна, мы бы наверняка потонули,
– Ты что, выучился всем этим штукам на флоте? – спросил Матуретт.
– Ага. Все же там дают неплохую подготовку.
Должно быть, мы довольно сильно отклонились от курса. Но как определить расстояние, пройденное в дрейфе, с учетом такого волнения и ветра? Ладно, буду держать на северо-запад, вот что. Солнце погрузилось в море, играя последними отблесками – на этот раз сиреневыми, и тут же наступила ночь.
Еще шесть дней почти ничто не нарушало спокойного нашего плавания, пронеслось лишь несколько шквалов и ливней, однако дольше трех часов все это не продолжалось, никакого сравнения с тем первым штормом.
Десять утра – ни малейшего дуновения ветерка, мертвый штиль. Я проспал часа четыре. Когда проснулся, почувствовал, как горят губы. На них практически не осталось кожи, на носу тоже. А вся правая рука походила на кусок сырого мяса. Матуретт и Клозио были примерно в том же состоянии. Дважды в. день мы натирали лица и руки маслом, но это мало помогало, – тропическое солнце вскоре сжигало и масло.