Во время моих кочевых странствий как-то раз очередное журналистское расследование занесло меня в Бостон. За этот короткий визит я успела проникнуться горячей любовью к похлебке из моллюсков с сухарями, как ее готовят в Новой Англии, — согласно меню этого ресторана, блюду дня.
Я заказала его вместе с салатом из свежих овощей и бутылкой минеральной воды «Перье».
— Пожалуйста, суп должен быть очень горячим, — уточнила я официантке.
Дожидаясь, когда меня обслужат, я грызла хрустящий хлеб и размышляла, почему в последнее время я такая нервная и подавленная.
Все предельно просто. Несколько недель назад я примчалась сюда — женщина-дон-кихот, скачущая на битву с ветряными мельницами. И столкнулась с отрезвляющей действительностью: даже те люди, которые, как я считала, не меньше меня уверены в виновности Роба Вестерфилда, оказались не на моей стороне. Они его знали. Прекрасно понимали, какой он. И тем не менее все равно допускали, что свои двадцать два года Роб отсидел ни за что, став жертвой ошибки. Несмотря на сочувственное и доброжелательное отношение ко мне, они все равно в лучшем случае воспринимали меня не оправившейся от потери и не в меру упрямой сестрой погибшей, а в худшем — неуравновешенной одержимой истеричкой.
Признаю, иногда я слишком упряма. Когда я уверена в своей правоте, меня не остановить даже всем силам Рая и Ада. Может, благодаря этому качеству я и стала журналисткой. Меня уважают за умение пробиться через все хитросплетения дела, найти то, что я считаю истиной, и доказать свою точку зрения. Но сейчас я сидела в ресторанчике, в котором мы так часто собирались еще большой дружной семьей, и пыталась быть честной сама с собой. Что, если и впрямь это упрямство, благодаря которому я стала хорошим репортером, теперь — пусть даже частично — работает против меня? Не оказываю ли я сейчас медвежью услугу не только людям вроде миссис Хилмер и Джоан Лэшли, но и человеку, которого я так презирала, — Робу Вестерфилду?
Я так погрузилась в свои мысли, что даже испугалась, увидев перед собой чью-то руку. Это официантка принесла мне похлебку. Как я и просила, от тарелки поднимался густой пар.
— Осторожно, — предупредила меня девушка. — Он очень горячий.
Мама всегда учила нас, что благодарить официантов не принято, но этот урок я так и не усвоила. Поблагодарить за то, что тебе принесли заказанное блюдо, никогда не казалось мне чем-то неприличным и до сих пор не кажется.
Я взяла ложку. Не успела я погрузить ее в суп, как зарезервированный стол заняли посетители. Я встретила их взглядом. Во рту у меня пересохло — возле моего стула стоял Роб Вестерфилд.
Я отложила ложку. Он протянул мне руку, но я его проигнорировала. Вживую Роб выглядел еще красивее, чем по телевизору. В нем ощущался какой-то звериный магнетизм, та сила и уверенность, которая всегда отличала большинство сильных мира сего, у которых я брала интервью.
У Роба были потрясающие синие глаза, темные волосы, слегка тронутые у висков сединой, и на удивление красивый загар. Никакой тебе тюремной бледности! Наверное, выйдя на свободу, он не один час провел в солярии, подумала я.
— Хозяйка доложила, что ты здесь, Элли, — обратился он ко мне с таким теплом, как будто мы с ним старые добрые знакомые и нередко так вот встречаемся.
— Неужели?
— Она тебя узнала и очень расстроилась. У нее всего один стол на шестерых, и она боялась, что я не захочу сидеть рядом с тобой.
Краем глаза я наблюдала, как рассаживаются его приятели. Двоих из них я определила по тому интервью — его отца, Винсента Вестерфилда, и адвоката, Уильяма Гамильтона. Они злобно пялились на меня.
— А ей не пришло в голову, что я не захочу сидеть рядом с тобой? — тихо спросила я.
— Элли, зря ты ко мне так относишься. Я хочу отыскать убийцу твоей сестры и заставить его предстать перед законом не меньше, чем ты. Может, нам стоит встретиться и все спокойно обсудить? — Он выдержал паузу, а потом с улыбкой добавил. — Прошу тебя, Элли.
Только тут я заметила, что в зале повисла гробовая тишина — все хотели послушать нашу перепалку. Я решила дать им такую возможность и намеренно повысила голос.
— Я бы с удовольствием с тобой встретилась, Роб, — громко сказала я. — Может, в гараже-"убежище"? Это ведь твое любимое место для свиданий. Или воспоминания о зверском убийстве пятнадцатилетней девочки неприятны даже такому закоренелому лицемеру, как ты?
Я бросила на стол двадцатидолларовую банкноту и отодвинула стул.
Внешне никак не прореагировав на мои слова, Роб поднял купюру и вложил ее в карман моего пиджака.
— Для меня здесь все — за счет заведения. Так что заходи в любое время, будь моим гостем. Можешь захватить с собой друзей. — Он выдержал еще одну паузу, на этот раз слегка прищурив глаза. — Конечно, если они у тебя есть, — тихо добавил он.
Я вынула купюру из кармана, отыскала официантку, отдала ей деньги и вышла.
Через полчаса я сидела в гостевом домике. Засвистел чайник, я достала так и не съеденный сэндвич. Дрожь, которая охватила меня в машине, уже прошла, и единственным напоминанием о шоке от встречи с Робом Вестерфилдом лицом к лицу были липкие холодные руки.
Все это время я снова и снова проигрывала в голове одну и ту же сцену: я стою в зале суда. Роб сидит на скамье подсудимых в окружении адвокатов, буравя меня злобным, насмешливым взглядом, и мне кажется, что вот-вот он вскочит и бросится на меня.
В ресторане, когда Роб стоял в нескольких сантиметрах от меня, я испытала точно такое же напряжение — за этими холодными синими глазами и вежливым тоном бурлила все та же неослабевающая ненависть.
Хотя нет, кое-что изменилось, напоминала я себе, пытаясь успокоиться. Мне теперь двадцать девять, а не семь. Так или иначе, на этот раз Роб от меня так просто не отделается.
После суда какой-то журналист написал: «Эта печальная и искренняя девочка, рассказавшая суду, что ее старшая сестра очень боялась Роба Вестерфилда, произвела сильное впечатление на присяжных».
Я уселась с чаем и сэндвичем за стол, достала из ящика телефонный справочник и включила сотовый. Жуя бутерброд, я решила для начала просмотреть Желтые Страницы и отметить гостиницы и мотели, где можно снять комнату на месяц. Но не успела. Мне позвонила миссис Хилмер.
Я было принялась объяснять ей, что ищу себе новое жилище, но она перебила:
— Элли, мне только что позвонила моя старшая внучка, Джейни. Помнишь, я говорила тебе, что в прошлом месяце у нее родился первенец?
Голос миссис Хилмер звучал напряженно.
— Надеюсь, с малышом все в порядке? — быстро спросила я.
— С ним — да, но Джейни сломала запястье, и ей нужна помощь. Сегодня я уезжаю в Лонг-Айленд. Пробуду там несколько дней. Ну как, ты перебираешься в «Паркинсон Инн»? После всего, что было, я боюсь оставлять тебя здесь одну.
— Я заглянула в «Паркинсон», но на эти выходные у них все забито, так же, как и на следующие шесть-семь. Я как раз собиралась обзванивать местные гостиницы и пансионы.
— Элли, пойми, я беспокоюсь только за тебя. Живи у меня, пока не найдешь что-то более подходящее. Только, ради Бога, закрывай двери.
— Хорошо, я обещаю. Не волнуйтесь.
— Я возьму с собой копии протокола и газет. Почитаю, пока буду гостить в Гарден-Сити у Джейни. Запиши ее телефон, вдруг я тебе понадоблюсь.
Я записала номер на бумажке, а вскоре услышала, как машина миссис Хилмер едет в сторону шоссе. Честно признаться, после всех переживаний и встречи с Вестерфилдом ее отъезд меня совсем не радовал.
«Зайчишка-трусишка, зайчишка-трусишка», — любила дразнить меня Андреа, когда в отсутствие родителей мы с ней на пару смотрели по телевизору фильмы вроде «Пятница, 13-е». В самые страшные моменты я всегда закрывала глаза и прижималась к сестре.