Девушка оценила ситуацию, больно закусила губу и всё же нашла в себе силы приподняться на локтях. Сьюзен присела на край кровати, и в её руках Эйприл заметила белый конверт. Дрожащими руками она взяла его, не решаясь открыть, и перевела смущённый взгляд на мать. Женщина натянуто улыбнулась и подняла ладони вверх.
- Поняла, ухожу.
Когда след Сьюзен простыл, Эйприл подняла взгляд к потолку, часто заморгала, отгоняя слёзы, и закатила глаза, заметив попытки её родителей вскрыть этот конверт. Так или иначе, это всё, что у неё осталось от Гарри.
Она сделала несколько прерывистых вдохов и открыла конверт, откуда посыпались крупные фунтовые купюры. В сердце больно кольнуло. Как он посмел прислать ей деньги!?
Но следом выпала и записка.
«Не спеши крыть меня матом, это твоя заслуженная зарплата за работу няней», - на девушку смотрел размашистый почерк с белого клочка бумаги.
Она печально усмехнулась и достала сложенные пополам несколько листов бумаги. От них исходил ещё свежий запах табака. Табака и отчаяния.
Собравшись с силами, обидой и любовью, Эйприл развернула их и начала читать.
«Дорогая Эйприл!
Черт, как же паршиво это звучит, но прежде я никогда не писал писем (судебные приставы считаются?), так что тебе следует потерпеть меня ещё как минимум пару страниц. Я не уверен, что закончится раньше - бумага или мои нервы, поскольку это уже девятая попытка связать пару слов.
Это письмо - не способ очистить совесть и хоть на немного убить скребущееся чувство вины. Я лишь собираюсь впервые за это сумасшедшее лето, проведённое с тобой, сказать правду.
Ты сейчас наверняка сидишь в своих шортах с изображением Рика и Морти, вся в крошках от сырных Принглс, пересматриваешь второй (на удивление - твой любимый!) сезон “Сверхъестественного” и думаешь о том, какой же я мудак и как же ты меня ненавидишь. Признаюсь, у тебя есть полное право на это - я разбил твоё сердце. Твоё чистое, не израненное мудаками и проходимцами, сердце. Стыдно ли мне за это? Нисколько.
Постой, не спеши закатывать глаза, я ведь не договорил.
Когда я впервые тебя увидел, в Лутоне, в салоне самолёта, - ты тогда ещё ругалась со мной за место у иллюминатора, - я сразу понял, что ты заноза в заднице. И не ошибся. Но вид у тебя был такой, словно ты летела покорять Лондон. У тебя это так и не вышло, покорительница хренова. Зато ты покорилась сама. Ты прилетела сюда в розовых очках, и когда я насильно снимал их с тебя - на твоих глазах все ещё оставалась эта отвратительно-радужная призма веселья и мечтательности. Ты хотела открывать выставки, раздавать автографы и покуривать табак где-нибудь на Кубе. И это нормально, ведь тебе едва стукнуло семнадцать.
Но со временем я поражался, в какую женщину ты стала превращаться. Конечно, твой идиотский и необдуманный поступок с тату, - ты его обязательно сведешь или перебьешь, - снова откинул тебя назад, но ты все равно продолжала взрослеть. Я стал замечать это в отношениях с Грейси, в отношении ко мне, в твоём мироощущении. Ты перестала покупать сигареты и выть от одиночества. Ты стала интересоваться искусством, а не пытаться впихнуть туда свою безвкусицу. И ты влюбилась в меня. Ещё один необдуманный поступок в твою копилку глупостей, которая уже ломится, на самом-то деле.
Ладно, хватит о тебе. Теперь обо мне. А вернее, о моих чувствах к тебе и моем поступке в аэропорту.
Ты считаешь, что я трус, и ты права. Я струсил. Но не реакции твоих родителей и фингала под глазом от твоего отца. Я испугался за тебя. Какая жизнь ждала бы тебя, узнай они правду? Их несовершеннолетняя дочь солгала о поступлении в колледж и развлекается с тридцатилетним мужиком, у которого есть дочь! Неплохое дело для суда, правда? Опять же, не это мой страх. Я бы в любом случае откупился. А твоя жизнь пошла бы к чертям собачьим. Они увезли бы тебя в любом случае, и ни я, ни Грейси, не смогли бы тебя выкрасть из самолёта, даже с собаками и автоматами, как в твоих любимых фильмах с этим шотландским красавчиком. Они - твои родители, а ты несовершеннолетняя, так что у них есть право. А что, если бы я тебя остановил? Если бы я не позволил этому случиться? Неужели в семнадцать ты хочешь быть привязана к чужой семье, каждый вечер делать уроки с моим ребёнком, смотреть, как я, мать его, старею и мои мышцы становятся не такими упругими, пропустив все веселье колледжа и кураж вечеринок? Я не хочу, чтобы в свои семнадцать твоя жизнь останавливалась. Ты выросла, но выросла для того, чтобы принимать взрослые решения и не идти на поводу у чувств, а не прекращать веселиться. Хватит заниматься самокопанием, займись тем, что тебе по душе. Пиши картины, встречайся с парнями, учись в колледже, живи жизнью молодой девушки и забудь обо всем, что случилось в Лондоне.
Ведь если говорить о моих чувствах к тебе, то сказать тут нечего. Дело в том, что я ни черта не знаю. Ты влетела в нашу жизнь с Грейси, как метеорит, и я ещё долго буду собирать осколки твоего нападения. Твоё отсутствие в своей жизни я переживу, потому что я в тебя не влюблен. Определённо, есть что-то, что тянет меня к тебе, немыслимо тянет, и даже сейчас я безмерно тебя хочу, и хочу заботиться о тебе, и мне плохо от одной мысли о том, что ты сейчас наверняка сидишь в слезах. У меня в груди все сжимается, как тогда, когда Эмма привела Грейси тем утром в Париже. Но ты должна понимать: я не уверен, что смогу полюбить кого-то больше или хотя бы наполовину так, как я люблю свою дочь. У меня не было серьёзных отношений, кроме роковой интрижки с её матерью, так что я в принципе не знаю, что такое любовь, да и ты, наверное, тоже. Я просто поддался тебе и бешеному влечению к тебе. Так что твоё разбитое сердце - это полностью моя вина. Я позволил случиться этому.
И я настоящий кусок дерьма. Грейси тоже так считает, так что мне предстоит долгий путь к примирению с ней. Ну, а с тобой я мириться не собираюсь. Это письмо я написал лишь для того, чтобы ты не чувствовала себя использованной и обманутой. Ведь ты удивительная. Я не устану повторять, как хорошо мне с тобой было, и как приятно будет вспоминать о тебе. Все твои шутки, твои угрюмые замечания, ваш с Грейси шатер, ваши игры, твои рисунки, которые я храню, твой аромат в комнате и в моем кабинете, наши ночи на крыше, спрятанная пачка сигарет под комодом в гостиной, твои волосы в ванной и всё-всё-всё, что ты внесла в нашу жизнь - я это никогда не забуду. Я никогда не забуду тебя, твои поцелуи, твои прикосновения, то, как ты на меня смотрела. Никто и никогда не смотрел на меня так. Возможно, я упустил единственную женщину, которая меня полюбила. Возможно, я буду жалеть об этом. А возможно, я уже жалею об этом.
Я лишь хочу, чтобы ты не ненавидела меня. Хотя бы не настолько, насколько ненавидишь сейчас. Путаница чувств и страх за твоё будущее сделали свое дело. А я делаю свое. То есть прощаюсь с тобой. Где-то в конверте завалялся рисунок от Грейси, она не разговаривает со мной, но молча всунула его, когда я уже выходил из квартиры. Думаю, ты оценишь.
Будь счастлива, Эйприл. И прощай.
Гарри.»
Что-то ещё было написано на последней из этих многочисленных страниц, но Эйприл не смогла этого прочесть – соленые слезы предательски смешали чернила слов вместе, как и его чувства. Дрожащими руками она сунула руку в конверт, доставая оттуда сложенный пополам листик бумаги. Она развернула его, и новый поток слёз задушил девушку в своей цепкой солёной хватке. Это и правда был рисунок Грейси.
Эйприл в свадебном платье стояла напротив Эйфелевой башни, держа за одну руку Грейс, за другую – Гарри в костюме. Несбывшаяся мечта, нарисованная руками пятилетней девочки, и разрушенная руками тридцатилетнего мужчины.
Очередная, выученная наизусть и прочитанная сотни раз перед сном Грейси сказка, где золушка вернулась в свою прежнюю жизнь, да вот только не было там никакого принца.
Был лишь жестокий и непримиримый Гарри, не принц, не король и даже не придворный. Злой колдун, забравший сердце юной девушки и оставивший её умирать в заточении маленького городка в десятках километров от своего такого же жестокого царства.