Рассматривая папско-русские отношения в X–XV вв. как единый процесс, автор счел себя вправе ограничить свое изложение этими хронологическими рамками.
Несомненно, что на протяжении этого длительного периода отношения между папством и Русью отнюдь не были всегда одинаковыми. Менялся их характер, менялись их формы, менялись политические силы, стоявшие в различное время за папством. За внешней историей этих взаимоотношений автор делает попытку вскрыть закономерный исторический процесс, развитие которого на протяжении этого периода характеризуется тремя последовательными этапами, которым и соответствует структура всей книги.[5]
Автор приносит свою глубокую благодарность доктору исторических наук проф. О.Л. Вайнштейну, кандидату исторических наук И.П. Шаскольскому, а также коллективу научных сотрудников Музея истории религии и атеизма Академии наук СССР, которые своими ценными советами и замечаниями оказали ему большую помощь в работе над этой книгой.
Введение
Христианство очень рано объявило себя «вселенской» религией. Претендуя на подчинение своему влиянию народов всех стран, оно выступило с открытыми притязаниями на миродержавность. Эти претензии пытались обосновать уже ранние христианские писатели, пользуясь текстами Евангелия (например: Евангелие Матфея, 28, 19), в которых выдвигается идея всемирной миссии апостолов, охвата христианским учением всего «orbis terrarum» (круга земного). Христианские проповедники стали усиленно разрабатывать концепцию о христианах как «gens totius orbis» (вселенский народ).
Этот космополитизм христианства сделал его в глазах римских императоров, начиная с Константина, тем средством, которое могло им помочь «возвыситься до положения самодержца римского мира»[6] и содействовало в числе других важных обстоятельств превращению нового вероучения в единственную признанную государством, а вскоре затем и в первую мировую религию.
Впервые более полное выражение получает эта концепция у Августина в его «Граде божием», где он объявляет исторической задачей христианской церкви превращение ее из церкви «воинствующей» (ecclesia militans) в церковь «торжествующую» (ecclesia triumphans), что понималось как приобщение к церкви всех нехристиан. При этом Августин отнюдь не ограничивал выполнение этой задачи средствами идейной пропаганды. Недвусмысленно он провозглашал тезис: «coge intrate!» (заставь вступить!). Особое значение получил этот лозунг в политике папства. Уже в выступлениях Льва I (440–461 гг.) папа объявляется представителем апостола Петра, создается догматическое обоснование примата римского епископа,[7] а традиционные прерогативы императорской власти «in rebus sacris» (в делах священных) целиком и без остатка переносятся на папу. Папская церковь искусно использует и другие, освященные традицией «права» римского жречества, нисколько не смущаясь их языческим происхождением. Древнее представление, что всякий храм является собственностью того божества, которому он посвящен, переносится Амвросием Миланским (333–397 гг.) целиком на христианскую церковь. Духовенство обосновывало свои претензии на крупные земельные богатства, которыми располагала христианская церковь с тех пор, как она превратилась в церковь господствующую и воинствующую.
На этих богатствах основывалась и светская власть папы. Начиная с папы Григория I (590–604 гг.), римские епископы направляют главное внимание на закрепление и расширение своих земельных владений (патримонии), которые уже тогда охватывали обширные земли не только в самой Италии, но и в Сицилии, Корсике, Далмации, Иллирии, Галлии и в Северной Африке. Именно наличие такой солидной экономической базы способствовало укреплению политического авторитета папы и позволило ему вскоре пренебречь поддержкой византийского императора.[8]
В византийской концепции власти император являлся наместником Христа, а тем самым главой всей христианской церкви (в том числе и римской епархии).[9] Даже в VIII в., в период бурных событий иконоборчества, византийский император Лев III Исавр нашел силы, чтобы не отдать папе южную Италию, а оставить ее в церковном подчинении патриарха константинопольского.[10]
На Западе же в это время энергично вырабатывалась концепция вселенской власти римского епископа. Еще в конце V в. папа Геласий I (492–496 гг.) заявлял, что «величие пап выше, чем государей, так как папы освящают государей, но сами не могут быть освящены ими».[11] Тому же Геласию приписывается и идея о двух главах христианского мира или о двух мечах — духовном и светском, чем обосновывалось признание подчиненности каждого христианина одновременно и в равной мере и папе и императору.[12]
5
Специальному обоснованию этой мысли посвящена другая работа автора: «Три этапа папской экспансии против Руси» (Ежегодник Музея истории религии и атеизма АН СССР, т. II. Л., 1958).
6
7
MPL, I, 336. См.:
8
10
12
«Duo quippe sunt… quibus principaliter mundus hic regitur: auctoritas sacra Pontificum et regalis potestas» (C. Mirbt. Quellen zur Geschichte des Papsttums und des römischen Katholizismus. Tübingen, 1911, стр. 67, Ns 165). См. также: