– Что это с Зеро? – встрепенулась Хлоя. – Смотрите!
У пса под носом кусок курицы, а он на нее и не глядит.
– Он у нас теперь киборг, – сказала Саша.
– Может, он ее не видит? – предположила Хлоя. – Вдруг он ослеп?
– Со стола ничего ему не давай, – нахмурился Джон.
– Теперь-то уж все равно.
– Не говори так.
– А вы представьте себя на месте собаки, – сказала Саша. – Когда уже готов умереть – и вот на тебе, вспороли брюхо, вставили какую-то хрень, и живи себе дальше! Может, ему это в тягость.
Джон и сам об этом думал однажды, на прогулке с Зеро. Посмотреть на него – страдалец, тащится на поводке, приминая бледно-розовым брюхом сырую траву; ужас берет при мысли, что люди творят с животными – делают их рабами своих прихотей, насильно держат в живых до Рождества. И детям, если вдуматься, на собаку плевать.
– Не в тягость, а в радость. – Сэм небрежно потрепал Зеро за ухом. – Ему хорошо.
– Полегче, Сэмми, полегче.
– Хватит, ему же больно! – возмутилась Хлоя.
– Ради бога, угомонись! – Сэм так качнулся на стуле, что тот жалобно скрипнул под ним.
– Ну вот, взял и разозлил собаку, – нахмурилась Хлоя. Зеро поплелся к замызганному креслу, служившему ему постелью, и улегся на подстилку из искусственного меха, поглядывая на них и вздрагивая.
– Он нас ненавидит, – сказала Саша. – Лютой ненавистью.
Каждый год под Рождество они смотрели один и тот же фильм. Джон откупорил бутылку красного и отнес в гостиную, ну и пусть никто уже не пьет, только он с Сашей. Линда сделала на плите попкорн, он чуть подгорел. Джон достал со дна миски несколько целых зернышек и перекатывал на языке, высасывая соль.
– Включаем, – сказал он. – Пора начинать.
– Все готовы? Где Саша?
Хлоя, сидя на полу, дернула плечом.
– С Эндрю разговаривает.
Открылась входная дверь, Саша зашла в гостиную заплаканная.
– Говорила же, начинайте без меня.
– Вот что, Саша, съездим-ка завтра, приоденем тебя, – предложила Линда. – Торговый центр открыт.
– Посмотрим, – отозвалась Саша. – Можно и съездить. – И растянулась рядом с Хлоей на ковре. Телефон подсвечивал ей лицо, пальцы так и бегали, набирая текст.
Джон и забыл, что фильм такой длинный, совсем не помнил начало – Флориду, побег с поезда. Один из актеров голубой, кто бы теперь сомневался! Генерал в отставке, гостиница, заснеженный Вермонт; Джон разомлел от удовольствия: гостеприимное Восточное побережье, где все здоровьем так и пышут. Почему они с Линдой не уехали из Калифорнии? Может, в этом и дело – растили детей в слишком мягком климате, где времена года все на одно лицо. Куда бы лучше им жилось где-нибудь в Вермонте, или в Нью-Гемпшире, или в одном из соседних штатов, где нет такой дороговизны; дети вступили бы в молодежную организацию, окончили бы двухгодичный колледж, привыкли бы к простой, скромной жизни – о такой он для них и мечтал.
Дети, когда были маленькие, любили такие фильмы – старые диснеевские: «Поллианна», «Один-единственный подлинно оригинальный семейный оркестр», «Самый счастливый миллионер». Фильмы, где отец как бог – когда он входит в комнату, дети его облепляют, виснут на шее, осыпают поцелуями, девочки визжат: «Ах, папочка!» – и в обморок чуть не падают. А лица какие у старых актеров! Фред Макмюррей, тот, что играл в «Музыканте». Или он его спутал с актером из сериала «Маленький домик в прериях»? – у них было подарочное издание, коробка с дисками, все серии пересмотрели. Там отец в каждой серии хоть раз да мелькнет без рубашки, а стрижка у него лесенкой, по моде семидесятых. Джон и книги те девочкам читал, когда они были маленькие, – и про домик в прериях, и про то, как один мальчик сбежал из дома в горы, и как другой мальчик сбежал из дома в лес, – как дети живут среди священной нетронутой природы, переходят вброд хрустальные ручьи, спят на ложе из веток и листвы.
На экране пел Дэнни Кей, танцевала блондинка в розовом – классные у нее ножки! – и Джон фальшиво подпевал, зная даже в темноте, по звяканью ошейника, что пес здесь, в комнате, – пусть кто-нибудь выведет пса, кто-то из ребят. Ведь ради них Зеро и продлили жизнь. Ради детей.
Джон задремал. Фильм кончился, но телевизор так и не выключили. В бокале ни капли вина, все ушли, бросили его. Свет выключен, но гирлянда снаружи дома мерцает, озаряя комнату странным, призрачным сиянием. Джон вдруг испугался: что-то не так. И застыл неподвижно с бокалом в руке. Этот страх был ему знаком с детства – бывало, лежит он внизу на двухъярусной кровати, сжавшись в комок, не в силах дохнуть от ужаса, и кажется, будто где-то рядом притаилась неведомая злая сила, подкрадывается к нему бесшумно. И на этот раз он подумал: вот она, явилась за ним наконец. Так он и знал.