Спустя столько лет запись нашего катания произвела на меня большое впечатление. Это надо же на какой скорости Наталья и я катались! Когда мы уходили из спорта, такой скорости никто не мог показать. А как мы повороты исполняли! Наташку тогда прозвали Мисс Твизл. Твизл – это танцевальный термин. Восемь или девять оборотов делала Наташа, я бежал рядом, все на большом ходу…
Но перед Хартфордом прошел еще и чемпионат Европы. На нем мы умудрились выйти на разминку перед пасодоблем (обязательным в тот год танцем) в чужое время. Размялись, а нам говорят: «Вы выступаете в следующей группе». А на разминке мы такое творили – оказались в полном раскладе, ноги деревянные, я к тому же еще и упал. Мы испугались, спрашиваем: больше разминаться нельзя? Но нам разрешили снова выйти. Мы немного покатались, пришли в себя и такой пасодобль выдали от счастья, что к нам по-человечески отнеслись. Нам удались обязательные танцы, а в оригинальном мы по оценкам даже начали спорить с Линичук и Карпоносовым. Для нас такое событие произошло неожиданно, и перед ребятами мне вдруг стало неудобно, все же они заслуженные мастера спорта. Выиграли они у нас пять к четырем, то есть из девяти судей пять отдали предпочтение им, четверо – нам.
В Хартфорд Линичук и Карпоносов не поехали. Так мы оказались на чемпионате мира второй парой советской сборной.
Перед чемпионатом мира я переболел, ни больше ни меньше, воспалением легких. Мы начали подготовку, а у меня температура все время держится 37,3–37,4. Лекарств пить никаких нельзя – неизвестно, какое может дать реакцию на допинг. Единственное, что разрешено, – укол анальгина. Я думал, ерунда какая – укол. А он оказался таким болезненным! Первые десять-пятнадцать минут я вообще не мог встать на ноги, зада своего совсем не чувствовал. «Вот так, – решил я, – лечили легкие, отказали ноги». Я орал от боли, от страха, что не смогу выступать.
В Хартфорде на улицу можно было не выходить. Из гостиницы по специальному коридору – прямо в огромный зал, тысяч на пятнадцать зрителей, а то и на восемнадцать. Зал, в котором мы впервые завоевали медали. Хотя, честно говоря, буквально «выскочили из-под трамвая»: во время обязательных танцев, на пасодобле, я попал коньком в чей-то след и встал на две ноги – грубейшая ошибка. Половина судей видят, половина, как мне кажется, делают вид, что не видят. Я в трансе. Только и услышал, как трибуны выдохнули: «А-ах!» Но в том же пасодобле упал и американский дуэт Блумберг – Сиберт, с которым мы соревновались за место в первой тройке и шли, что называется, ноздря в ноздрю. Они выступали раньше нас, и разочарованный вздох трибун я услышал еще до собственного появления на льду. В произвольном танце мы по жребию выступали последними. А когда вернулись за кулисы, то к нам от компьютерного монитора, где сразу видно, кто на каком месте, бежала Ира Моисеева, руки-ноги во все стороны: «Ребята! Ура! В турне едете!» Я никак не мог сообразить, при чем здесь турне, а потом понял – третьи! Неделя после награждения из моей памяти совершенно выпала. Только помню, что был счастлив.
Я добился поставленной цели: на этом этапе я рассчитывал стать призером. На следующей Олимпиаде мне уже хотелось быть чемпионом.
Наташа. На Олимпиаде в Лейк-Плэсиде американцы Блумберг – Сиберт нас обошли – они заняли седьмое место, мы – восьмое. А ведь на предолимпийской неделе мы их обыграли вчистую, но они тогда только-только встали в пару. Следовательно, шансы, в общем, были у нас равными. На чемпионате Европы подошел ко мне Шрамм, известный немецкий фигурист, и спрашивает: «Ты расстроилась? У тебя же отобрали медаль». – «Что ты, – ответила я, – я счастливая, что хорошо выступила в произвольном танце, – медали еще будут».
Шрамм немного за мной ухаживал. Татьяна Анатольевна уверяла, что он постоянно меня фотографирует и не сводит с меня глаз. Я такого внимания к себе с его стороны не замечала, знала, что фотографирует он всех подряд. Но когда тебе постоянно говорят, что тобою интересуются, невольно какая-то реакция возникает. Тем более Шрамм был тогда кумиром всех девушек Европы.