Но здесь обнаруживается сложность: на каком основании феноменальный мир исполняет наше моральное требование? Если это совершается некой вне-феноменальной силой – божественной, например, – то она должна прямо действовать в мире, а это значит, что мир сам по себе не соответствует идее счастья, не обеспечивает его, а служит всего лишь инструментом внешней воли, приводящей насильно его в то состояние, которое соответствует нашему счастью. Если же природа своей собственной силой исполняет наше моральное требование, то она снова теряет самостоятельность. Моральное требование чем-то отличается от закона природы, хотя и возможна аналогия между ними, – тем не менее, если закон природы в любой момент может быть подчинён моральной силе, то оказывается, что им можно пренебречь, что счастье находится не в соответствии с миром, а силой принуждает его исполнить себя. Отказываясь признать за собой такое моральное насилие, душа наша приходит к пониманию противоречивости принципа счастья, – а значит, и к пониманию ложности исходного утверждения. В результате размышления возникает новое высказывание: «Не необходимо, что все люди находят счастье».
Людям необходимо несчастье…
Сказав такое, душа оказывается в замешательстве: но разве необходимо, что некоторые люди обязательно будут несчастны? Пока что нет оснований для этого утверждения, и исследование продолжается. Итак, «необходимо, что некоторые люди будут несчастны», – относится ли высказывание к области моральных требований или к тому, что регулируется природными законами?
Первый вариант невозможен точно так же, как оказался невозможным принцип счастья: такое моральное требование разрушило бы связь законов природы. Второй вариант нужно рассмотреть подробнее. Поскольку наши желания действительно удовлетворяются, мы знаем, что мир не противоречит в принципе возможности их удовлетворения. При этом мы знаем, что желание действительно является субъективным требованием к миру, – и если бы всё, благодаря чему наши желания удовлетворяются, относилось только к природным законам, то это требование было бы совершенно не значимо, им можно было бы пренебречь. Иными словами, мы получали бы удовлетворение без желания, что кажется невозможным тоже: счастье, которое не имеет для нас никакой субъективной значимости. Тогда становится ясно, что если счастье возможно в мире и если мир действительно обеспечивает его, то он должен поддерживать и субъективную значимость. Выяснить нужно, как именно это происходит, если происходит.
Изменим немного высказывание, над которым идёт работа: «Необходимо, что существуют несчастные люди» «Необходимо, что существуют неудовлетворённые желания». О желании говорится так: представление, которое стремится быть причиной существования своего предмета. Если предполагается, что счастье – это действительное состояние мира, тогда не должно быть никакого противоречия между естественными законами и желаниями, т.е. каждое представление, стремящееся быть причиной существования своего предмета, действительно может стать причиной. Это значило бы, что должны быть исполнимыми и те желания, которые представляют что-то невозможное, предмет которых содержит противоречивые свойства или несовместимые с естественными законами (начиная с самого простого желания ходить по воде или воздуху и вплоть до воспламеняющего взгляда). Нетрудно увидеть, что это снова разрушило бы природу.
Утверждение можно было бы изменить теперь так: «Необходимо, что несчастны те люди, которые желают невозможного». Это, однако, совсем не означает, что люди с необходимостью бывают, несчастны, поскольку дисциплина, свойственная рассудку, может быть сообщена и нашим желаниям тоже: разве мы не можем просто исключить невозможные желания, отказаться от противоречивых представлений и радоваться только возможным? Пусть это не говорится здесь прямо, но следует увидеть, что доступное рассудку разделение, основанное на законе противоречия в определении предмета – не может применяться к определению желания. Если бы это было так, то мы могли бы заранее, ещё до столкновения с предметом своего желания, получить знание о том, соответствует ли он желанию или нет, удовлетворит он желание или нет. Это значило бы, что есть некая необходимая связь между желанием и его предметом, что, пускай с оговорками, каждому желанию можно поставить в соответствие определённый и один единственный предмет или круг предметов. Но это невозможно! потому что тогда или окажется вновь нарушенной связь законов природы, прерванных нашим субъективным требованием, или потеряет смысл само наше требование. Мы не можем однозначно определить желание как что-то естественное или сверхъестественное и как что-то объективное или субъективное.