С этим пороком в сердце я пришёл в тот день на экзамен и тремя днями ранее нашёл эту “винтажную” ректоршу в одном грязном приложении, облегчающим зрелым львицам удовлетворять биологические потребности. Помню, как мои руки дрожали, но я не струсил: экзамен нужно было сдавать, подобных возможностей не будет. Её звали Ольга. Мы договорились встретиться. Я приехал к ней. «Это комната дочери, сегодня она ночует у подруги. Не бойся, папочка не придёт. Пойдём в зал». Всё было как во сне, – нет, в сказке, ибо мой даже самый сладкий сон меркнул в сравнении с неописуемым слиянием молодости и опыта в те самозабвенные мгновения. Но вот, когда Ольга отклонилась в душ, я отправился на кухню за стаканом воды.
Любопытства ради заглянул в комнату дочери и обомлел: там были вещи Элизабет.
Ни Ольга, ни Элизабет не ведали того, что было ведомо мне, но от этого не становилось легче. Единственная мысль, которая постепенно меня успокаивала: я не знал заранее. Если бы судьба снабдила меня нужной информацией вовремя, то границы дозволенного не были бы пересечены: даже моё первобытное нутро взбунтовалось бы против подобного похотливого треугольника. Я убеждал себя, что моей вины здесь нет. Необходимо жить дальше и забыть об этом. Я хотел убежать. Скрыться. Испариться. Распасться на атомы. Но деваться было некуда. Не могу сказать, что в глубине души я не чувствовал гордость. Ещё как чувствовал! Хлебать поочередно из двух фонтанов – молодости и опыта – не каждому дано. Но это-то и угнетало больше всего. Элизабет относилась ко мне как никто другой. В этом безликом, огромном городе она – единственный по-настоящему близкий мне человек. Я же запятнал её честь, возможно даже, причинил боль на всю оставшуюся жизнь.
Насколько низко может пасть человек? Беда в том, что растление личности почти невозможно остановить. Поганые поступки не прекращаются, потому что самовоспроизводятся – одно злодеяние неизбежно влечёт за собой новое.
Я не знал, как отказаться. Да и был ли смысл? И Элизабет, и Ольга всё равно со мной бы встретились. Выход был один – бежать от них. Но от себя куда бежать?
Ольга прижалась ко мне, как прижимаются пассажиры в маршрутках: нагло, перекрывая кислород. Я дышал ею. Её духами, запахом изо рта. Ароматом зрелости. Мои руки сами потянулись к её талии, поползли ниже. Страсть обуревала меня! Ее тотемный взор из зазеркалья, тонкой кистью выведенные пассы рук, волнительно упругая даже на вид кожа, чёрный жемчуг волос и бровей в золотой дымке – ты сглатываешь.
Тебе нечего противопоставить красоте, путеводная нить она. Куда приведёт – вопрос десятый, но ведёт.
– Кинестетика! – шепчет её голос. – Хочу полной тьмы!
И тьма полна. Я нахожу в ней губы, сдергиваю, наконец, этот халат, нащупываю на шелковистом теле диковинные трусики да пирсинг в пупке. Я не вижу ни черта, но она идеальна даже наощупь. Мы сплетаемся языками, ласкаю пальцами её груди и межбёдерье, при этом раздевая себя. Одна штанина никак не хочет отпускать мою ногу, и я делаю неосторожное движение с такой силой, что выворачиваю себе большой палец руки (я понял, что вывихнул его, лишь наутро – ночью алкоголь и страсть владели мной настолько, что никакая физическая боль не ощущалась). Наконец мне удаётся избавиться от своих коварных одежд. Ольга, крутанувшись вокруг оси, увлекает меня к себе.
– Хочу, чтобы ты трахнул меня сзади, – говорит она.
Её голос так красив и уверен. Я люблю это. Никакого жеманства – лишь зрелое твёрдое намерение:
– Хочу, чтобы ты трахнул меня сзади.
Ощущаю, что Ольга стягивает трусики. Одёрнув ей руки, говорю:
– Оставь.– Ладно. Но давай же, возьми меня!
Сдвигаю трусики, стискиваю тугие ягодицы и бёдра, и до того они хороши и упруги, беру в руку свой член и…
– Эм… детка, а можно всё-таки включить свет?
– Нет! Кинестетика! Давай же, я так хочу твой член!
– Знаешь, похоже, я не кинестетик. Мне нужно тебя видеть, иначе, боюсь, ничего не получится.
– Что?! Да иди ты!
–Ольга, ты воистину прекрасна, но сейчас почти шесть утра, и я пил с тобой полночи, вообще не готовясь к такому повороту событий. Мне сейчас не так просто сосредоточиться. Позволь видеть твою красоту. Это поможет.
Елена неожиданно зажигает лампу у зеркала для бритья. Лучше бы она меня не послушала. Из большого зеркала на нас смотрят хорошо освещённые пьяные голые мужчина и женщина. Мы застали их врасплох. Она – несравненная, он – всклокоченный и сильно озадаченный, хотя теперь, после включения света, и пытается сделать непринуждённо-развязный вид. Я смотрю в глаза отражению Ольги, на призывно раскрытые губы, полу божественные изгибы, пышущую грудь, а потом – на свой забастовавший солоп. Теперь ясно, за что Ксеркс высек море.