— Не в тебе, конечно, — ответил Брызгин. — Ты кто? Ты несчастный человек, если разобраться. Ты никто, кем бы там ни был. Только часть его, руки. Чтобы схватить его за руки, мне придется схватить тебя, Павел Клюев! Ты понял?
— Да. Нет выхода.
— Выход всегда есть, — вдруг лукаво улыбнулся Брызгин. — Ты подумай.
— Ума не приложу, — сказал Павел Сергеевич. — Только убить вас. Но я предпочитаю более приличный вариант.
— Деньги? Деньги пригодятся пенсионеру! — усмехнулся Брызгин. — Но не там ищешь, не там.
Павел Сергеевич только пожал плечами.
— Эх, Гундионов, Гундионов! — вдруг с грустью произнес старик. — Вечно ты подсовываешь мне какого-нибудь ничтожного слугу. Где же ты сам, Андрей? Как мне до тебя добраться?!
Глаза Брызгина горели, а рука все гнула чайную ложечку, пока не согнула пополам. Он швырнул ее под стол в корзину для мусора, взял новую, которая была наготове, и продолжал, глядя в далекую, только ему ведомую даль:
— Ты свернул мне шею, но я не отступлюсь, нет! Не из мести, ради будущих поколений, ради самой жизни. Я сорву с тебя маску, разоблачу твою злую силу! Ты гений зла, Гундионов! Губишь природу, пускаешь реки вспять. Порабощаешь народы, стираешь их память, традиции. Ты разрушаешь, чтобы строить, и строишь, чтобы разрушить. Ты поощряешь коррупцию, растлеваешь людей, а потом заточаешь их в тюрьмы. Добродетель ты объявляешь пороком, а порок возводишь в истину. Ты гений хаоса, Гундионов!
Брызгин замолчал и будто выдохся, сразу как-то потускнел. О госте он забыл. Сидел и сидел, поникший, постаревший. Жизнь, впрочем, уже опять его звала, не отпуская в небытие, она, жизнь, уже в прямом смысле стучалась в дверь:
— Роман Романович, вас ждут! — сказал, ступив на порог, еще один старик в пижаме. — Собрались, к построению готовы. Какие будут указания?
— Иду, — с живостью отозвался Брызгин.
В длинном коридоре распахивались двери, выходили старики, их сплоченная группа все росла, они шли бодро к какой-то своей цели, и Брызгин тут был не на последних ролях; расставаясь у выхода с Павлом Сергеевичем, выбравшись из кольца окружавшей его свиты, он сказал напоследок, отведя гостя в сторону:
— Пока он есть на этом свете, ты моя мишень. Пока живой он! Вот здесь поищи, подумай, Павел Клюев!
Брызгин удалился. Павел Сергеевич вышел из здания, зашагал по тенистой аллее.
Среди ночи раздался крик:
— Пашка!
Опять он, Гундионов! И не с печи кричит, из кабинета зовет, требует. И Павел Клюев не в родной своей избе, в другом он доме, большом, двухэтажном. Лежит один в спальне без жены, слышит зов хозяина, и не хочется ему вставать, бежать наверх.
— Паша, Пашенька! Помоги! — опять прокричал Гундионов, но уже негромко, сдавленно, и Павел Сергеевич выскочил из-под одеяла, как был, в трусах, поспешил наверх.
Гундионов лежал посреди кабинета с запрокинутой головой, в стороне валялись очки. Он был в брюках, рубашке, еще, видно, не ложился. Горела настольная лампа.
— Скорей! — прохрипел он, держась за сердце. — Ну! Сделай что-нибудь! Массаж! Пашенька!
Павел Сергеевич будто не слышал. Стоял, глядя на лежавшего у его ног хозяина, стоял и стоял. И даже не шелохнулся, когда тот закрыл глаза, умолк.
Похоже, совсем закрыл, навсегда умолк. Лицо Павла Сергеевича ничего не выражало. Не дрогнуло оно и когда мертвый опять ожил, приподнявшись на локте зашептал с последней страстью:
— Умираю, Паша! Помоги, помоги мне! Слышишь! Что же ты стоишь, Паша! Помоги!
Он открыл глаза, взгляд его выражал мольбу, недоумение, ненависть. Губы тронула усмешка.
И снова он стал умирать, и тут Павел Сергеевич дрогнул, что-то с ним произошло. Упал на колени, стал расстегивать на хозяине рубашку.
— Нет! — услышал он вдруг за спиной. — Нет! — повторил Валерий и схватил отца за плечи.
Павел Сергеевич сбросил его руки. Он массировал хозяину грудь. Изо всех сил давил, трещали кости. Потом дышал ему в рот.
— Давай-давай, — сказал сын, — еще в губы его поцелуй.
Он выскочил из кабинета, а Павел Сергеевич перенес Гундионова на диван. Тот уже дышал ровно. Открыл глаза, улыбнулся:
— Пашка, Пашка!
Павел Сергеевич сел, откинувшись. С него градом лил пот.
Гундионов сказал:
— Ты был там!
— Где?
— У него. У Брызгина.
— Нет.
— Был, был, — усмехнулся Гундионов. — Ты не можешь меня обмануть. И убить не можешь, понял? Сколько б он тебя ни уговаривал!
Хозяин прикрыл глаза, и Павел Сергеевич увидел, как по щекам его катятся слезы.
В антракте в уборную к Павлу Сергеевичу заглянули двое поклонников. Они так и представились: