— Ваша, что ли? — Павел смотрел оторопело.
— Моя, моя, — сказал Гундионов, и голос его дрогнул. — Не могу, пойми ты, я с ней жизнь соединить. Призван я. Слишком много на другой чаше весов. Но хочу, чтобы у нее счастье было. Семья, дети. Что ж она, не заслужила?
Помолчав, он продолжал с усмешкой:
— Жизнь кого к мойке, кого в аспирантуру, кого куда, без разбору, без справедливости. Вот мы ее сейчас подправим, жизнь! — Глаза хозяина загорелись. — И тебе хватит баранку крутить. Я тебе, Паша, хор подарю. Ты пойдешь далеко, я это знаю. Другим станешь, сам потом удивишься. Я тебя только немного подтолкну, понял?
— Да. То есть нет, — сказал Клюев.
— Что ж тут непонятного? — удивился Гундионов. — Здесь дом, там хор. Тебе, ей. Всем сестрам по серьгам.
— А вам?
— А мне воспоминание, — с грустной улыбкой проговорил Гундионов. — Я уезжаю, Паша. Насовсем.
— Повышение?
— Угадал.
— Высоко?
Хозяин приблизил к нему лицо, прошептал:
— Дух захватывает.
Он помолчал и спросил:
— Ну? Согласен? Мы договорились?
— Я… я подумаю, — выдавил Павел.
— Это будет памятью. Нашей дружбы, ты понял?
— А она знает? Маша?
— Да.
— И что, согласна? — спросил Павел.
— Тоже — да, — опять грустно улыбнулся Гундионов. И сказал: — Ну? Иди к ней. Иди.
…Павел крадучись поднялся на крыльцо. Спиной к нему на веранде сидела Мария. На цыпочках он подошел к ней сзади, ладонями прикрыл глаза. Мария не пошевелилась, ни слова не проронила. Она знала, кто пришел и стоит у нее за спиной, и упрямо молчала. Но Павел был терпелив, ладоней не отнимал. Так он стоял долго, пока Мария все так же без слов ни погладила его руку.
Жена сказала:
— Тебе, Паша, повестка.
— Так!
— К следователю. Я не стала расписываться.
— Да-да.
Он прошел в гостиную, взял из рук Марии Петровны повестку.
— Ну? Что бы это могло значить? — спросила жена.
— Конец нашей жизни.
— Будем умирать?
— Наоборот. Нам теперь не страшен серый волк, — усмехнулся Клюев.
— Что за панические настроения! — сказала Мария Петровна. — Мы в этом доме прожили целый век, вложили уйму средств. Это уже давно наша собственность, так или иначе.
— Да-да, — кивнул Павел Сергеевич.
— Что — да-да?
— Вызывают не по поводу дома.
— Других не существует, — сказала жестко жена. — Это единственная их зацепка, а остальное — дело, как говорится, негосударственное, и вообще, быльем все поросло. Наш дом им всегда мозолил глаза, особенно твоему Лялину, который тебя подсиживает, это опять его рука! Кстати, — продолжала оживленно Мария Петровна, — ты правильно решил уйти от прямой конфронтации, этого не надо!
— Я молодец, — сказал Клюев.
— Эти все волны еще схлынут, Паша.
Мария Петровна замолчала, стала смотреть бумаги, которые лежали перед ней стопкой.
— Тут у меня подколото, счета и прочее. Но, главное, Андрей Андреевич обещал заново оформить дарственную, это решит дело.
— Какой Андрей Андреевич?
— Ну, Гундионов. Я ему утром звонила.
— Вот как, — слегка удивился Павел Сергеевич.
— Ну да. Ему, кстати, тоже не понравилось твое настроение, — усмехнулась жена. — Опасается, как бы ты не наломал дров, неправильно истолковав его слова.
— Какие?
— Уж не знаю, что он тебе говорил, когда был здесь в мое отсутствие, — сказала Мария Петровна и снова углубилась в бумаги.
— Ты часто ему звонишь? — спросил, помолчав, Клюев.
Жена подняла голову:
— Иногда.
И снова склонилась над бумагами. Павел Сергеевич сидел напротив, смотрел на жену. Потом он поднялся и, зайдя ей за спину, закрыл ладонями лицо. Мария Петровна вздрогнула, замерла. Он опять долго стоял сзади, а она сидела в напряжении и вот дотронулась до его руки. И, обернувшись, подалась к мужу, тот вдруг схватил ее, сжал, стал целовать. Но она уже испуганно отстраняла его, объятия ее душили, и тогда Клюев столкнул жену со стула, она неловко повалилась на пол… Она только и успела вскрикнуть: «Шакал, Шакал!»
Автомобиль Гундионова стоял у парадного подъезда многоэтажного здания. Водитель в костюме, при галстуке дожидался в салоне с книжкой в руках.
Павел Сергеевич, робея под взглядом милиционера, подошел к машине:
— Хозяин скоро твой выйдет? — спросил он водителя.
— Не докладывал.
Водитель был молод, подтянут и исполнен достоинства. Клюев смотрел на него с улыбкой.
— Демобилизованный?
— И призванный, — отвечал молодой человек, не отрываясь от книжки.
— Десантник?