— В подъезд вошла. Понимаешь, в подъезд… Я сейчас, говорит, жди, я к подружке. И все. И она на корабле. Бывает? Вдруг — девушка из бара! — Рассмеялся невесело: — Стерег-стерег, а она — шмыг! Мышка. В подъезд!
Снова посмотрел на парня, увидел:
— Где она, где?
— Кто знает, кто сейчас где.
— Сейчас… А тогда? После каюты? Потом?
— Не видел, не встречал.
— Дальше, дальше.
— А дальше на другой день был конец, — сказал Тимур.
Семин встал со скамейки, пошел, не оглядываясь. Парень за ним не последовал. Точка была поставлена, точка.
…С аттракциона, выбравшись из лодочки, спускалась навстречу женщина и кричала: «Топил, топил! Вот он!» Все это уже было: ночь, костры, женщина посреди парка с гневно воздетыми руками. Семин вовремя изменил маршрут, ускользнув в кусты… Но тут же на полянке подбежали к нему с объятиями двое: «Лёха, живой! Лёха!» Молодые, веселые, они сжали его так, что Семин едва выдавил: «Я не Лёха!» Незнакомцы в четыре руки тискали его, мяли: «Ты чего, Лёха? Это ж мы, Ваня и Тарас!» Встреча была пылкой, короткой, они уже бежали прочь, а он, замерев, стоял посреди полянки, рылся в кармане пиджака. Закричал: «Фотография!» Следом помчался: «Фото! Фото там в бумажнике!» Выскочив на аллею, он только спины их увидел вдалеке, прохрипел: «Убью!» Ваня с Тарасом услышали, посмеялись на прощанье беззлобно: «Ладно, хрен хромой!»
А Семин обернулся и разглядел на скамейке еще двоих… Нет, ночь необычная выдалась, и с приключением! Эти двое, тоже молодые мужчины, одетые кое-как, перепачканные синей краской, сидели рядышком, обнявшись, один другому голову на плечо склонил. «Что ж вы, мужики? Задницу трудно поднять? На ваших глазах!» — напустился на них Семин. И отошел, поняв тщетность упрека: не видели его, не слышали. Двое было, а казалось, один сидит, смотрит безучастно. Все же голова приподнялась с плеча, вдогонку засмеялась: «Задницу-то? Можно!»
Но другое донеслось до Семина, далекое: «Марина!» Он стоял посреди аллеи, обратившись в слух. Не мерещилось: «Марина, Марина!» Семин побежал. По парку, по набережной. По лестнице вниз, к морю. Кричал: «Марина!» Вдруг та ночь опять вернулась: женщина мелькнула под фонарем, за ней человек промчался. Снова их Семин догонял. Все было как тогда, только бежал быстрее, себя подхлестывал, судьбу. И не ушел от него невидимка, не растаял, не испарился привычно, нос к носу они столкнулись, и Семин замкнул объятия:
— Вот так. Познакомимся!
— Давай! — Человек тоже полез обниматься.
— А за ушко да на солнышко?
— Эх, где ж оно теперь, солнышко!
— Да никуда не денется, выйдет!
— Вот тебя за ушко, тебя!
— А «Марина» кто кричал?
— Ну кто? Ты, по-моему!
— А чего это мы с тобой одно и то же кричим? — спросил Семин. Он не отпускал невидимку, держал крепко.
— И я, между прочим, интересуюсь! — отозвался тот и схватил Семина. Светало, они шли по берегу, друг друга конвоируя.
— Что, имя распространенное?
— Или на двоих одна, — последовал ответ.
На лестнице человек споткнулся, встал, тяжело дыша. Семин все пытался в лицо ему заглянуть. Присел следом на ступеньку:
— Отдохни, отдохни. Гнался-то за кем, догнал?
— Старушку до смерти напугал. А ты за кем на одной ноге? За молодой, конечно!
— За тобой.
— Гм. Страшно! — пробормотал человек. — А ты вообще кто?
— Вообще тоже в поисках. Но уже нашел. Вместо женщины мужчину. Скажи: отставной козы барабанщик!
— Это кто?
— Это я. Повтори! Повтори!
— Доброе утро, барабанщик! — провозгласил невидимка, приветствуя своего спутника и новый день, который начался вот сейчас, мгновенье назад. Невидимка был уже не невидимка, на солнышке щурился; оно, обещанное, первым своим светом все высветило, тайны ночные рассеяв, недомолвки: двое на лестнице сидели, друг к другу повернувшись мятыми лицами, долго, нелепо глаза в глаза смотрели.
— Доброе, доброе, — отозвался Семин. — Думал, это ты, но это не ты.
— А я думал — ты, и это ты! — сказал мужчина. — Как он выглядит, думал. Тот, кто за ушко берет. А вот так и выглядит.
Он был одного с Семиным возраста, под пятьдесят, седой уже, с неясной до конца улыбкой на худом небритом лице.
— Ну? Вопросы?
— Ты кто?
— Это на засыпку, — вздохнул мужчина. — Не знаю уже, честно. Затрудняюсь. Вчера нырнул, русалка подплыла. Вот как тебя вижу. Марина, жена моя. Такие дела, понимаешь. Крыша потихоньку едет! Но с другой стороны, — продолжал он, спеша самого себя опровергнуть, — крыша крышей, а выражение лица у нее было ее, обычное. То есть на меня она смотрела властно. Я же подкаблучник был, и мне нравилось. Молодая, красивая! Я унижался, чуть не ползал. Кофе хочу, говорит. Пожалуйста! Через весь корабль в бар бегу. Потом с этой чашечкой, только б не расплескать! Кругом уже паника, люди кричат, корабль набок, а я с чашечкой. Вернулся на палубу, там никого, волны гуляют. И знаешь что? — Мужчина помолчал и неожиданно подмигнул Семину: — Я кофе сам выпил. Ошалел!