Он вдруг поднялся и, ни слова не говоря, пошел вверх по лестнице. Обернулся удивленно:
— А ты чего, я не понял? Вставай.
— Куда?
— Ну, куда. Туда. Дорога одна.
Дорога и впрямь была одна. Семин шел за мужчиной, не зная, куда идет, но шел, другой-то не было. Тот оборачивался, взмахивал нетерпеливо рукой, потом побежал, оба побежали, немолодые уже люди. Этот бег, к которому они успели пристраститься, при свете дня опять же нелепо выглядел, некрасиво, но они бежали и в конце концов прибежали туда, куда должны были: за площадью на тихой улочке остановились, влетев в ворота больницы. Обогнули корпус и встали, зайдя с тыла. Спутник Семина с трудом перевел дух:
— Окно вон, смотри.
— Где?
— На третьем, угловое.
— Там кто?
— Ну, кто, как думаешь? Женщина. Водолаз из корабля достал, из бара, чуть не на вторые сутки. Не знаю, кто, что. Молодая, по слухам.
— Откуда? Откуда достал? — спросил Семин.
Он не ждал разъяснений, двинулся к зданию. И уже карабкался вверх по водосточной трубе, мужчина и глазом не успел моргнуть. Вошел в приоткрытое окно, как в дверь, только на четвереньках.
В полутемной палате Семин разглядел женщин, старую и молодую. Они в углу лежали, на соседних койках. Старая не спала, смотрела на Семина молча и даже вроде улыбалась. А он на другую смотрел, спящую, на молодую совсем. Подошел, встал над ней, склонясь. И не заметил, как рядом, тут как тут, возник его ночной спутник.
— Ну? — выдохнул он.
— Не она. Нет.
— То же самое. Мимо, опять мимо.
Потом, выбравшись наружу, шли по дорожке вдоль здания. Вдруг стало не о чем говорить. Навстречу в ворота уже входили первые посетители. Мужчина заторопился:
— Ну, разбежались?
— Разбежались.
— Я тебе пожелаю. Сам знаешь.
— И я тебе.
— Давай на прощанье. — Мужчина протянул руку: — Виктор.
— Герман. Еще увидимся.
— Куда ж денемся!
Шагнув на тропинку, мужчина уходил, скрывался среди деревьев. Вдруг он обернулся:
— Ну, костлявая! Ох, стерва!
— Кто?
— Да старуха, кто. Рядышком, главное, лежит, сторожит! Ты не понял? Костлявая! — говорил мужчина, губы у него дрожали. — Старая не заснет, молодая не проснется. Вот ведь как!
— Почему? Почему не проснется?
— Ну, вечным сном спит. Ты что же, не понял?
Недавний спутник постоял еще, глядя на Семина. Он больше ничего не сказал, повернулся и опять пошел по тропинке. Семин тоже пошел. К воротам, на выход.
Там в воротах, раскрыв объятия, стоял человек в больничной пижаме, к нему женщина со всех ног бежала. Вот она уже повисла на нем, еще детишки с двух сторон облепили. Смеясь, плача, вцепилось в человека его семейство, гладило, будто ощупывало: он — не он? Он это был, он и бодрился изо всех сил:
— Да ладно, вы чего? Я ж в воде не тону, в огне не горю, не знаете, что ли? Такой вот у вас папка!
— Так ведь потонул же, — всхлипывала жена. — А как же ты там дышал, интересно? Под водой?
— Ну, как. Жабрами.
— Ой! И все в каюте?
— Так ты ж меня заперла!
— А ты, Коля, на ногах не стоял.
— Не стоял, конечно. С тобой танцевал! — обиделся муж. — Два танца подряд, дуплетом! Потом в кино с Витькой погнала, потом еще с ним в кафе-мороженое…
— Вот после мороженого и зашатался! — не отступала жена.
— Все зашатались. Качка была!
Жена опять всхлипнула, другие, горькие слезы выступили у нее на глазах:
— Качка! Знаю, какая у тебя качка на уме была… За черненькой этой весь вечер бегал!
— Это тебя надо насчет черненького спросить! Мужа на ключ! Избавиться хотела!
Она кричала, он кричал, ногами уже друг на друга топали. Дети их привычно отошли в сторонку, там играли.
— Витьку в кино потащил! Чтобы там рядом в темноте с ней!
— Так черненький? Или беленький, какой? На ключ, а я вот он, живой! Все равно… живой!
И тут жизнь его стала покидать, он пошатнулся. Говорил еще яростно беззвучным ртом, а ноги подкашивались, жена его вовремя поймала, подхватила:
— Коля, Коленька, ты что? Ой, не надо, Коля! — И опять пошли объятия, начали они все сначала, будто только встретились. Потыкавшись носом в шею жене, он быстро излечился, снова орлом глядел.