— Инициалы тут. Эм — понятно, Марина. А вторая буква?
— Тот, кто подарил. Герман. В балетное когда поступила, — сказал Семин. — Балет — тоже я. Видишь, хромой. Ну вот. Искусство требует жертв. Не понял?
— Нет. Что ж ты один здесь? А мать?
— Я ей и отец, и мать. С самых пеленок растил, воспитывал. А матери нет. То есть она есть, но, считай, нет.
— Где же она?
— В командировке, в длительной. В спецкомандировке.
— Опять непонятно, — сказал мужчина. — Но понятно, что один в двух лицах. Даже во многих лицах.
— Именно. А потом человек появляется и крадет ее у тебя. Кто? Тот, кто стоит во дворе с другой стороны подъезда. Ты! — Семин ухватил хозяина за штанину. — С замочком ловко как справился, а он с секретом! Ты, ты, любопытный!
Мужчина засмеялся:
— А что? Все может быть, подозрительный.
— Нет, не может. Она не замужем.
— А вдруг?
— Нет, нет, — сказал Семин.
— Ну почему?
— Потому что… Ну, считай, я ее муж. Так считай.
Хозяин развел руками:
— Тогда пас. Неувязочка.
— А я ведь думал, он мимо проплыл.
— Кто?
— «Армавир».
Глаза Семина были закрыты. По щеке катилась слеза.
— Ну, это мы успеем, слезки пустить, — заметил хозяин. — Это всегда у нас в запасе. «Армавир» на всю жизнь. — Он помолчал. — Значит, я соображаю, что сейчас самое время, ты понял? Ну, кого течением отнесло, кто по больницам, по селам, они как раз оклематься должны. Уже вот возвращаются, но это ж дело не одного дня. Поэтому ты завтра в строю. Мы крылышки опускать не будем. Так? Ну-ка, открой глаза! Что, не хочешь?
Хозяин еще помолчал, глядя на Семина.
— А чего разнылся-то? Распустил тут, понимаешь! Я тебя, девяносто килограммов, для чего на горбу пер? Чтоб ты тут с соплями? Еще выправка военная, тьфу! Тряпка!
Он вышел, хлопнув дверью. Аж штукатурка посыпалась.
Когда открыл глаза, увидел такое, во что и поверить не смог, опять зажмурился поскорей. В тусклом свете фонаря в окошко из сада влезали женщины, одна за другой. Соскальзывали бесшумно в комнатку, крались к дивану. Их было много, они все приходили, новые и новые, и первая гостья наяву склонялась уже, смеясь, над Семиным, синяя краска мерцала на ее лице:
— Что, кот? Окопался? Сюда, Галина Павловна! Девочки! — звала она подруг. — Здесь он, здесь! На дно залег, думал, не отыщем! А мы вот, встречай! Что ж не рад?
— Всей вахтой в гости к тебе! — подхватила другая. — Ты нам поодиночке приказывал, а мы все пришли, кто жив остался! Вместе!.. Соскучились! Галина Павловна, а чего он не шевелится?
— Сейчас зашевелится, — сказала женщина постарше, но все равно молодая. — Ира, там бритва под зеркалом. Сейчас все будет! Следствие, суд. Но сначала суд!
Миловидная девушка подошла к дивану, бритва блеснула у нее в руке. Засмеялась:
— Что, ссышь, кот? Девочки, что у него такое есть? Ну, самое дорогое?
— Знаем, знаем! — закричали все.
И навалились на Семина, вцепились в руки, ноги.
— Ну, держись, капитан! — шептала Ира, она уже расстегивала жертве брюки, — Сейчас… Давай хобот свой проклятый! Чтоб не пытал нас, гад! Сейчас мы хобот тебе!
— Давай, Ирка! Хобот ему, хобот! — подбадривали девушки.
Непоправимое свершалось, и у самой роковой черты Семин обрел наконец дар речи, издав нечеловеческий вопль. Ночные гостьи отшатнулись, Ира с бритвой тоже соскочила с дивана. Зажегся свет.
Женщины пораженно смотрели на Семина. Ира расплакалась. Галина Павловна, она была старшей, видно, не только по возрасту, первой обрела хладнокровие:
— Вы должны нас простить, — сказала она. — И понять. Это самосуд, потому что мы не верим в суд. Рано-поздно его поймают, но он все равно вывернется, найдет лазейку. Тут даже нет сомнений!
— Кто, кто? — выдавил Семин.
— Тот, кто должен был лежать на этом диване. Из-за кого вы чуть не пострадали! — улыбнулась Галина Павловна, и девушки тоже улыбнулись. — Он пассажирский помощник капитана. Согласно пункту триста двадцать восьмому Устава должен был принять меры к спасению пассажиров. Мер не принял, вел себя невразумительно, в конце концов сам остался на тонущем корабле. Но ведь это его личное дело!
Девушки заговорили наперебой:
— Бежим: «Что делать, скажите?» А он от нас как от чумы. Глаза безумные!
— А мне вдруг: «Ты кто?» Будто не знает.
— Притворялся. Мне руками показывает, мол, плыви. И улыбочка такая паскудная.
— А Ирку, секретаря комсомольского, прямо отпихнул. Так вот рукой ее — раз!
— Ну, тут, конечно, есть тонкость, — вмешалась Галина Павловна. — Об этом как-то неловко говорить, но объективности ради… Я скажу, девочки, можно? В общем, наша женская обида, понимаете? Некоторые из нас, чего скрывать, ну, были с ним близки… Были, были! Отчасти это было вынужденно…