— Давай уж, давай, ладно.
— Чего?
— Есть еще, есть. Вот карман-то топорщится.
Аксюта, очнувшись, без лишних слов извлек бутылку. Выпили.
— Что ж ты как вор? Не мог по-человечески?
— По-человечески лейтенант. Ты командировку ему оформил.
— Пришел бы… Так и так, извините дедушку… Дедушка очень жениться хочет, моря́чки надоели! Ну, Ксюша! — смеялся Семин. — Главное, кличка-то… Обман!
Помолчав, он сказал вдруг:
— Ольгу не вешай на меня. Это не надо. Ольга сама покатилась.
— Она и покатилась. Подтолкнул.
— Не скажи. Все наоборот. Я первое время вообще в тряпочку помалкивал. Пьешь с подружками? Да залейся. Батя тебя подмял? Ладно, звездочки у нас маленькие. Ну, такая ты мне попалась, какая есть, что ж теперь? Одно только… — Семин замолчал, лицо его стало жестким. — Забыла, что дочка у тебя! Мариночка едва глазки на мир раскрыла и что же видит? Тетку пьяную с соплями: «Девонька моя!» Ну, я пресек. Я немедленно оградил девочку. Развод разводом, но еще права материнские — раз! Выдернул! — И он жестом показал, как. И увял, произнес, позевывая: — Ну, потом в торговлю, что ли, она… оттуда дорожка-то прямая…
Семин опять зевнул. Напротив, склонив голову, с бутылкой в руке, откровенно посапывал Аксюта… Кабинка повисла, они оба уже спали, покачиваясь, как в люльке, над парком.
Внизу на аллее стояла женщина, толпа ее неспешно обтекала. Средних лет, в очках, с мороженым. На эстраде играл оркестр, казалось, заслушавшись, женщина встала некстати, мешая движению. И вдруг она стала кричать. Люди шарахались, даже оркестрант на эстраде обернулся. Вокруг уже была пустота, а женщина, застыв неподвижно с мороженым, все кричала:
— Армавир! Армав-и-ир! — Она это из себя вытягивала мучительно: — Армав-и-ир!
Семин с Аксютой проснулись, закричали в ответ:
— Армавир! Армавир!
И тут из соседней кабинки донеслось:
— Воркута!
— Семипалатинск! — отозвались из другой.
Мальчишка закричал:
— А мы тут киевляне! Киев! Киев!
Колесо поехало, кабинки раскачивались:
— Челябинск! Ура!
— Армавир! Армавир! — не унимались Семин с Аксютой.
Но крик их потонул, пропал в общем хоре.
— Ташкент! Москва! Херсон!
— Хрен вам в сон! — огрызнулся Аксюта.
…Наконец путешествие закончилось, выбрались кое-как из кабинки, побрели по темной аллее.
— Ну что, Герман… как тебя там по батюшке… Не будем больше друг от друга бегать? — сказал вдруг Аксюта трезвым голосом. — Куда? Жизнь-то, видишь, узелки свои крутит, крутит, а в конце еще морским завязывает, потуже…
— Да не жизнь, — отозвался Семин. — Ты сети крутил. Подглядывал за нами и крутил. Зачем мы тебе с Мариночкой сдались, ты скажи?
— Ну, вот сдались, значит.
— Мало тебе было, брюнет.
— Ну, не обижай меня, — сказал Аксюта. — Я муж твоей дочери, ты все не хочешь понять. Твой зять, как ни смешно. Нам еще жить. Что мы будем?..
Семин остановился. Вот этот под фонарем… Всклокоченный, мятый, даже сердитый… Зять?
— Или ты ее что… Может, еще поставишь перед выбором, жестко?
— Да! Только так! Хотя… я не думал об этом, — проговорил Семин. Он вспомнил: — Ее же… ее нет!
— Почему ты решил? Успокойся, скоро будем делить сокровище, — усмехнулся Аксюта. И сказал погодя: — Вот что, тесть… Попался ты мне, конечно, не дай бог, хуже тещи, но Марина ведь правда скоро появится, ты понял? И вот важно сразу, знаешь, взять правильный тон, ну, без бабских этих истерик… Страсти-мордасти оставим, ты даже из пистолета стрелял, все было. В общем, тесть дорогой… не омрачай!
Рассуждения Семина не занимали. Его только одно интересовало:
— А почему ты так уверенно?
— А?
— Ну что Марина… ведь если б была, так уже была бы… А ты уверенно!
— Я знаю это, чувствую. И говорю: Марина жива, она есть, вернется! Достаточно?
— Ах, «чувствую»!
— Ну, агитировать не буду, — пожал плечами Аксюта. — Это годами проверено. Я сам Фома неверующий, но что-то там между нами есть, связь особая, контакт, как хочешь называй. Вот чувствую, надо к окну подойти — точно, там школьница по улице идет, Маринка. Или в другой раз — велосипедистка. Опять она! И всегда так. Безошибочно!
— Ох, мелешь, пьяный.
— Или ты в Алексеевке служишь, я мимо на пароходике раз в неделю хожу. Вот если точно знаю, что сегодня надо к пристани причалить, значит, Маринка там меня ждет, ручкой машет. Да вот она! Ну, я ее на корму сажаю — и хода, в обратную сторону!.. — Аксюта помолчал, вздохнул мечтательно. — Там выше по реке горы, вид сказочный, Маринка, деточка моя, десять лет ей только, сидит, любуется, аж замерла! Ну, пассажиры, конечно, с ума сходят: что это пароходик вдруг курс изменил, куда плывем?