Да, сейчас ему стало все ясно, но об этом следовало бы помнить вчера…
Когда Хеймар, стараясь ничему не удивляться, с небрежно-внимательным видом спросил:
— Где же ты, братец Яак, отхватил сразу столько деньжищ на этакое гнездышко?
Яак ответил (впрочем, совсем не гордо, а как бы стыдясь):
— Мы купили это на деньги за книгу.
— За какую книгу? — не понял Хеймар.
— Да все за ту же «Остеологию». Ее также перевели на русский. Большим тиражом вышла.
«Остеология — наука о костях», — подумал смущенный Хеймар. Ведь он сам, как-никак, врач, а вот ничего не знал об этой книге. Да и откуда, впрочем, знать? Зачем ему, врачишке, пускаться в высокую науку!.. С ежедневной его работой в военном комиссариате справился бы и санитар. Подумаешь: выстукивать грудную клетку у призывников… Так чего же он подивился этой новости насчет книги? Ведь Яак уже в студенческие годы интересовался изучением костей. Он, бывало, целыми днями рылся в справочниках, но, как тогда казалось Хеймару, безо всякого проблеска собственной мысли. Казалось. А почему?..
— Ах, стало быть, за книгу… Знаю, знаю. Да вот сразу не вспомнил.
Они прошли дальше, и тут Хеймара ожидал новый сюрприз. В дверях их встретила хозяйка дома. Она оказалась именно из тех женщин, которые всегда были слабостью Хеймара. В молодости он часто волочился и ухаживал за шикарными, надменными красотками. Они хорошо одевались, и от них веяло холодком. А он, признаться, в глубине души всегда немного благоговел перед правдивыми и чуткими женщинами. Хеймар был убежден, что, несмотря на все свои приключения, он женится именно на такой женщине. Но до сих пор он сам штопал себе носки…
Хеймар не решился даже поцеловать у нее руку — это выглядело бы неприлично и фальшиво. Красивому губастенькому мальчугану он преподнес коробку с шоколадными конфетами, а тот неловко протопал к столу и как бы в ответ принес оттуда сигареты и спички, с ужасно деловитым видом раскрыл пачку и совсем по-мужски предложил гостю закурить. И, кажется, впервые в жизни Хеймар при виде ребенка над чем-то задумался.
Не успели они с Яаком выкурить по сигарете, как Нора уже переоделась и пригласила их в следующую комнату. Хеймар не мог отвести от нее глаз, до того юной была эта женщина в черном платье из тафты с белым воротником — ну совсем девочка. И это — жена Яака? Неужели? Просто не верилось. С такой женщиной Хеймар и в лучшие свои годы пошел бы куда угодно.
Нора, словно шутя, повязала Яаку галстук, а тот благодушно ворчал. Действительно, он не отличался особой элегантностью, но его хозяйская повадка, чуть неловкая и вместе с тем исполненная мягкости, очень подходила ко всему строю дома.
К угловому дивану был пододвинут низенький столик. На нем появилась тарелка с нарезанным кексом и бутылка коньяку. Сели, выпили: Нора не спеша, понемногу, мужчины же налегли на бутылку поэнергичней. С каждой рюмкой Яака все сильней распирало чувство студенческого товарищества.
— Помнишь, как мы там у матушки Орешки, — такими словами он почти всякий раз начинал свою речь, обращаясь к Хеймару.
«Бедняга — он никогда ничего не замечал!» — подумал Хеймар.
Часов в десять Нора извинилась и пошла укладывать сына в постель. А Хеймара обуяло еретическое желание вдрызг напоить собеседника. Он заметил, как сильно действовал на того хмельной напиток. Ведь Яак вообще не дружил с бутылкой.
Когда Нора вернулась, оба они были крепко навеселе, Яак чуть больше, чем Хеймар. Одну бутылку уже распили до дна, и хозяин принес другую. Вскоре Яак пустился вовсю расхваливать Хеймара:
— Знаешь, Нора, он, когда был студентом, переводил Шиллера и Гете и еще вырезал эти, знаешь, рисунки на линолеуме…
На самом деле Хеймар никогда не занимался переводом ни Шиллера, ни Гете. Они не вдохновляли его, а вот два-три сонета Верлена, в которых звучало пресыщение жизнью, он действительно перевел и читал всем знакомым… А гравюры на линолеуме? Закончил ли он хоть что-нибудь? Да, кажется, не то одну, не то две. Зато как здорово выглядел стол, на котором валялись брошенные инструменты: комплект ножей, иглы, краска и валики. Почувствовав, что он все-таки далеко не прочь выслушивать похвалы несведущего Яака, Хеймар испытал какое-то унизительное отвращение к самому себе. На лице у него появилась, как тогда, в пору юности, немного снисходительная дружеская улыбка. Она как бы говорила: «Ну что ты, дружок, этак расхваливаешь меня? Я еще всерьез не брался за все эти штуки… Придет время, теперь уже скоро, и тогда…»