Глава четвертая
Лорен услышала шаги в коридоре и поняла, что она действительно может определять Рая Чамберса по шагам. По средам эта процедура стала обычной. Ровно в восемь часов он появлялся у нее в кабинете и начинал задавать вопросы. В восемь ноль пять она уже была погружена или в воспоминания, или в теорию искусства. Она цитировала любимые места из Кандинского и Хайдеггера – в прошлый раз это было «Строения, жилища, размышления», – высказывала собственные мысли, раскрывалась перед ним так откровенно, как не раскрывалась ни перед кем, включая всех своих студентов. И ей нравилось это! Это ее соблазняло. Как здорово, когда у тебя берут интервью! Она еще никогда не испытывала такого внимания к себе. Вот уже три недели, пошла четвертая. Соблазнение, самое подходящее слово для этого. У нее никогда не брали такого подробного интервью, и она не могла понять, является ли ее реакция просто ответом на то внимание, которое уделяется ей, или это она так реагирует на того, кто берет это интервью. Лорен подозревала, что последнее более вероятно. Иначе зачем бы еще она так одевалась: высокие каблуки в десять сантиметров. Ничего из ряда вон выходящего, но достаточно, чтобы ее рост стал около метра семидесяти. Когда бы еще она могла накинуть на плечи шарф от Биркена? Но разве не ходит полгорода с такими шарфами? Черная юбка с серебристым кантом вдоль разреза, который поднимался от края подола почти до талии и раскрывался на несколько соблазнительных, на грани приличия, сантиметров? Черный свитер, который не может одновременно скрыть обе лямки лифчика и постоянно одну из них кокетливо выставляет на обозрение всему миру. На обозрение ему. Если уж быть до конца откровенной.
К этому можно еще добавить косметику. Ярко-красную помаду, выделявшуюся на фоне ее бледного лица и светлых волос, подстриженных вчера в очень дорогом салоне, про который она вычитала в газете.
Соблазнение. Но кроме этого были еще и все эти разговоры. Разговоры затягивали ее. Затягивали во что? Похоже, тут должно быть что-то большее, чем просто книга. Все, что он делал: смотрел ей в глаза и задавал короткие вопросы, а ее тут же заносило. Она открыла главный принцип, который давно известен всем хорошим интервьюерам: длина ответа всегда зависит от длины вопроса.
Чем больше она с ним разговаривала, тем больше рассказывала о себе. А чем больше рассказывала о себе, тем больше вводила его в свой мир, семью, историю жизни. Она говорила о плане своего отца быстро разбогатеть. Как он начал разводить у себя на заднем дворе в Коннектикуте экзотических птиц. Замечательных птиц с чудесным оперением. Как она учила попугая Ару сидеть у нее на плече. Но это ведь Новая Англия, и догадываетесь, что произошло? Все птицы вымерзли в первую же зиму. А что вы думаете!
Банкротство. Она рассказала Раю о том, как отец собрал их всех внизу на семейный совет. «И принесите с собой свои копилки», – сказал он.
– Вот тут-то я и поняла, что мы оказались в тяжелом положении, – пошутила она.
Рай рассмеялся, честно и открыто. Но, конечно, не над их положением. Она тоже рассмеялась. Все по новой. Она начала рассказывать ему про ипохондрию отца, как тот лег на кровать и сказал своим детям, что «Так и должно было случиться. Будьте ласковы со своим стариком отцом. Он долго тут не задержится». А ее мать на это заявила: «Мартин, да у тебя простуда». А он, лежа на своей кровати, покачал головой и прошептал: «Ты просто ничего не понимаешь, Лилиан».
Тут Лорен с беспокойством вспомнила, как один романист сказал, что писатели очень часто предают близких им людей. А сейчас она испытывала волнующую близость к Раю. Неужели он тоже собирается предать ее? Наговорит всяких слов и сделает из нее дурочку? Отец надул всех их, сделал из всех дураков, оставил их, всех их, ради другой женщины. А через неделю ровно в пять часов утра он вернулся и сообщил, что это большая ошибка с его стороны, и все, что им нужно, это хорошенько отдохнуть. Хорошо отдохнуть? Да у них вряд ли хватит денег, чтобы оплатить ренту. Что он задумал? Ехать на Ривьеру? В Прованс? После того, как он их оставил, мать каждую ночь перед сном плакала, плакала до тех пор, пока у нее внутри не начинало все болеть. Так что она была рада, что он вернулся, и все-таки где-то внутри она думала: сейчас пять часов утра! Неужели ты не мог сделать это в другое время?
Через три дня он ушел снова. И на этот раз уже не вернулся.
Лорен рассказывала Раю такие веши, которые никогда никому не рассказывала, ни Чэду, ни Джин, никаким своим дружкам или любовникам. Даже своему психотерапевту. Она сама открывала рот, открывала его при первой же подходящей возможности, открывала потому, что ее слушали. Он слушал ее, глядя в ее светло-голубые глаза. Ей казалось, что, кроме него, до нее никому больше дела нет. И поэтому она продолжала говорить.
Самообман! Она слишком смело судит. Но правда скрывалась где-то глубоко внутри нее. Если ее никто никогда так внимательно не выслушивал, как он, то почему в тридцать девять лет она должна ожидать, что появится кто-то, кто будет ее слушать?
Как это ни иронично, несмотря на его постоянное присутствие в ее мыслях, когда он вошел в ее кабинет, она вздрогнула от неожиданности. Лорен подпрыгнула. В такие минуты она казалась себе хрупкой, как канарейка. Канарейкой ее прозвали в школе, – биографический факт, который она от него скрыла.
Лорен отвела Рая в литейку за десять минут до того, как началась плавка. Они почувствовали жар плавильни сразу же, как только вошли в помещение, и Лорен усомнилась в том, что правильно поступила. Она заметила у него в руках бутылку с водой и попросила ее поставить ту на полку рядом с дверью.
– Люди здесь могут нервно отреагировать на воду. Если даже несколько капель попадут в тигель или литейную форму, то может произойти взрыв. Отсюда и их беспокойство.
– Считай, что сделано.
Когда он вернулся, Лорен выдала ему толстую огнеупорную куртку и тяжелую шапку с плексигласовым щитком для лица.
– Тут трудно делать какие-либо записи, – заметил он.
– Иначе можно получить дырку в голове. Эта штука, – кивнула она в сторону тигля с бронзой, – раскалена до двух тысяч ста градусов. Если хоть одна капля попадет тебе в голову, то прожжет череп и убьет тебя.
– Не надо больше ничего говорить. У меня в голове и так достаточно дырок.
Он надел защитный костюм, и они прошли в глубь литейки.
Первые два года после учебы Лорен провела, работая учителем в частной школе в Техасе. Среди ее студентов был внук Росса Перо[7] и агенты ФБР среди наблюдателей. Это были 92-е президентские выборы, но она слышала о них только мельком. Лорен так много времени провела с ребятами, отливая разные формы, что научилась регулировать подачу газа и воздуха в плавильную топку, ориентируясь по той вибрации, что отдавалась в ее диафрагме. Когда она рассказала об этом Раю, он поинтересовался показаниями термометра. Неужели в плавильне такого нет? И она ответила, что термометры никогда не были такими точными, как вибрационные индикаторы. Затем Лорен словно вышла из транса и отмахнулась от своего спутника:
– Господи, все это такая дребедень.
– Дребедень? Это какой-нибудь технический термин? Рай улыбался. Но Лоренс все равно покраснела, чувствуя, как краснеет.
Два студента держали двухметровый железный стержень, посередине которого располагался прихват для тигля. Лорен объяснила Раю, что тот, который стоит к ним спиной, называется отливщик, а второй студент выполняет роль ухватного. Несмотря на маску, Рай продолжал делать заметки.
Для такой работы нужна силенка, заметила Лорен. Хотя, конечно, не все, кто работает в литейке, атлеты, как это можно подумать. Однако психическое напряжение, признала Лорен, довольно большое.
– Почему? – удивился он.
– Ты отливаешь не только свою работу, но и все другие. Многие студенты, да и некоторые художники, работают с воском. Перегреешь, и вся работа стечет в канаву.
– С вами когда-нибудь такое случалось?
7
Перо Генри Росс (р. 1930) – техасский бизнесмен. В 1992 г. выступал на выборах в качестве независимого кандидата на президентский пост и получил большую поддержку, опережая Дж.Буша и Б.Клинтона, но неожиданно для всех объявил о прекращении своей компании.