Ощущение того, что я оказался вне времени, видимо, было верным. Казалось, будто бы бесконечно долго лечу с высокой скоростью по прямоугольному тоннелю. Полет завершился стремительно.
Я не смог уловить момента, когда тоннель закончился, и, не испытав совершенно никаких перегрузок, оказался стоящим на ногах на твердой земле, покрытой удивительного цвета травой. И все цвета вокруг меня были такими удивительными, сочными и яркими, что оставленная мною только что земная жизнь казалась отсюда, сверху, серой и бесцветной. От окружающей красоты о связующей нити забыл. Непонятно откуда прямо передо мной появился человек. Он куда-то шел; не услышав приглашения, вдруг понял, что должен за ним идти. Он — мой проводник в этом мире. Смотрел ему в спину, разглядывая непривычную для моего взгляда одежду — длинный средневековый кафтан, расшитый каким-то золотым узором, круглую шапку, явно средневекового образца. Где-то в современном городе человека в таком одеянии сразу отправили бы в психбольницу. Но здесь подобная одежда выглядела вполне уместной. Наверное, мы прошли много, хотя усталости от пути я не ощутил, а понятие «много пройти» появилось у меня в голове потому, что я сначала издали увидел среди прекрасного зеленого поля со множеством ярких цветов здание, чем-то напоминающее православный храм. И не заметил, как мы преодолели это расстояние. Увидел издали, но очень быстро оказался рядом.
Храм был внешне слегка странен. По обе стороны от него уходила стена высотой в человеческий рост, может быть, даже слегка повыше, и стена уходила за горизонт в обе стороны, словно бы перегораживала пространство, отделяя одно измерение от другого. Перед арочной высокой и тяжелой дверью, плотно закрытой, кстати, было крыльцо из белого мрамора высотой всего в одну ступень. Мой проводник взошел на крыльцо и взялся рукой за кованое кольцо на двери. Даже после смерти я все равно оставался военным разведчиком и не мог не заметить, что это за рука. На руке было несколько перстней с драгоценными камнями. И сама рука была белой, не натруженной, и в то же время внешне сильной. Это была рука воина и знатного человека из далекого прошлого. Такого же далекого, как и его одежда. Меня он за собой так и не позвал, но я снова словно бы услышал немой приказ и остановился перед крыльцом, так и не ступив на белый мрамор. И только в этот момент мой проводник повернулся ко мне. Лицо его было совершенно бесстрастным, ничего не выражающим. Я не увидел в нем ни приветливости, ни внимания к своей персоне. Он смотрел на меня так, как привычно смотрят на прохожих на улице. Короткая и аккуратно стриженная слегка золотистая бородка обрамляла его породистое лицо. Я никак не мог понять, что это за человек и какие обязанности он здесь исполняет. Откуда-то вдруг выплыло имя — Юрий. Он не представлялся, но я твердо был убежден, что его зовут Юрием. Но я почему-то не чувствовал необходимости спросить его, что со мной происходит и где я нахожусь.
Человек по имени Юрий смотрел словно бы сквозь меня. И при этом в полных равнодушия глазах я видел и понимание. Но понимал он не мое состояние. Он понимал что-то другое, мне недоступное.
В это время из-за двери вдруг раздался голос моей четыре года назад умершей мамы:
— Платон, Платон… — сказала она с каким-то горьким укором и даже с сожалением.
Голос мамы вернул меня, грубо говоря, к жизни, которой я уже, кажется, лишился. Вдруг вспомнил слова из «Покаянного Канона ко Господу нашему Иисусу Христу», который принято читать перед каждой исповедью. Вспомнил, перекрестился и мысленно произнес:
— Токмо даждь ми, Господи, прежде конца покаяние…
И еще раз повторил фразу, как того требовал обычный православный молитвослов.
В словах моих было много искренности. Я честно сожалел, что давно не был на исповеди, не причащался. На Северном Кавказе нет условий для посещения церковной службы. Но в условиях военного городка никто не мешал мне, кроме собственной моей нерадивости. А я все откладывал «на потом». И горько сожалел об этом, потому что всегда помнил слова Господа: «В чем застану, в том и возьму». Я мысленно каялся в своем нерадении к Вере. Знал, что каяться в остальных грехах уже поздно.
И сразу же все исчезло. Исчезло все прекрасное, яркое, благоухающее, запахло вдруг дымом, снова раздался леденящий душу звук, с которым я поднимался по тоннелю к пятну света. И тут же я услышал яростное воронье карканье и отчаянное кваканье не совсем трезвых по весне лягушек. И еще услышал обычные человеческие голоса…