Ей просто нужно держать ухо востро, вот и всё. А ещё наложить министерские ограничения на все книги об этом растении или хоть как-то с ним связанные. На всякий случай.
18 февраля; 18:32
У Гермионы было много умений, отточенных за годы исследований, учёбы и практики. Среди этого длинного списка значилась способность читать и одновременно выполнять другие действия. Не отрываясь от книги, она ходила в туалет, заваривала чай или готовила ужин. Гермиона никогда не позволяла физическим потребностям — за исключениям сна — превалировать над хорошей историей или интересной информацией.
Гермиона почти всю свою жизнь была страстным книголюбом. Мама или папа читали ей каждый вечер перед сном, а когда она подросла достаточно, чтобы читать самостоятельно, то сидела под одеялом при свете карманного фонарика, пока перед глазами не начинало всё плыть от усталости. Когда ей стукнуло восемь, Гермиона с родителями отдыхала в Австралии и заметила этот маленький фонарик на полке в пляжном магазинчике. Ей захотелось заполучить его — с той срочностью, с какой детям требуются кажущиеся бесполезными вещи. Он был цел до сих пор: хранился в кладовке, засунутый в обувную коробку. Но теперь уже не казался таким впечатляющим: взрослые решения лишили детские воспоминания яркости.
Характер её отношений с родителями изменился. Любовь в их семье была так же крепка, и какое-то время спустя они всё поняли. Им по-прежнему было трудно принять то, что их дочь сражалась на войне и могла умереть, а они об этом даже не догадывались. «Мне плевать на собственную безопасность, Гермиона Джейн! Я твой отец, я…» Папа выглядел настолько потерянным, словно Гермиона разорвала его на части и он никак не мог сообразить, как же собрать себя воедино.
В тот день её мама плакала и беспрестанно качала головой. Гермиона тоже рыдала. Она оплакивала множество разных вещей, но в тот момент больше всего слёз вызывали чары памяти. Было невероятно больно закрыть переднюю дверь, оказаться с собранным чемоданом лицом к лицу с войной и знать, что мама с папой даже не подозревают о том, что они были родителями. У них не осталось воспоминаний ни о её существовании, ни об их любви к ней, ни о её любви к ним. Но так они были в безопасности: их бы не поймали, а они сами не бросились бы с известной ей отвагой на помощь в войне, в которой просто не могли сражаться. Для них же было лучше думать, что Гермионы никогда не существовало, на случай, если бы она никогда не вернулась. Это было оптимальным решением. И самым трудным. Последствия которого ощущались до сих пор.
Потому что теперь в их отношения закрался страх. Осторожность, сквозящая в ласковом взгляде, напряжённость осанки, появляющаяся, если они замечали её палочку; доверие, прежде казавшееся естественным, пошатнулось. Они осознали власть, которой их дочь обладала над другими людьми, но опыт оказался горьким. Гермиона пообещала, что война закончилась и она большие никогда так не поступит. Они плакали, заключали друг друга в объятия и днями напролет твердили о своей любви, словно хором выводили горько-счастливую песню. Тревога и гнев вытеснили благоговение перед второй половиной мира Гермионы — перед её собственной частью. Вина грозовым облаком лежала у неё на сердце — тёмным, душным и тяжёлым, — но она знала, что если бы ей выпал шанс, она бы никогда не променяла его на то ожесточение, что ослепило родителей.
Голова Гермионы дёрнулась в сторону гостиной её маленькой квартиры, рёв из камина сменился грохотом и скрежетом. Закусив губу, она взглянула на висящие на кухонной стене часы. Кошачьи хвостик и лапа указывали на без четверти семь. Гермиона громко застонала и засунула в книгу салфетку вместо закладки.
— Гермиона?
— Невилл, прости, — он рассмеялся, и она замолчала. — Дай мне всего пять минут, и я буду готова.
Она бросилась по коридору, пробегая мимо гостиной, улыбнулась другу и скрылась в спальне.
— Гарри сказал, тебе дали какое-то задание по работе. Так что я пришёл чуть раньше, на случай, если ты зарылась в книгах.
— Ну, обычно мне не нравится такая моя предсказуемость, но я хотя бы не опоздаю,- откликнулась Гермиона из-за закрытой двери, на пути к шкафу стаскивая футболку.
— Я собирался прийти час назад, потому что просто умирал от скуки. Я очень хочу, чтобы Макгонагалл разрешила мне начать стажировку в этом году. Я начинаю уставать от постоянного пребывания с бабушкой. Вчера, когда я вставал, мои колени хрустнули, а ещё я начал ценить дневной сон.
Гермиона засмеялась, натягивая джинсы и первую подвернувшуюся рубашку.
— Рон рассказал мне, что день Всех Влюбленных ты провёл с Луной.
— Нет, я провёл этот день, разыскивая с Луной флобмошек.
— Флобмошек?
— Родственников флоббер-червей. По всей видимости, они живут в лесу, заползают в уши людям и животным и взрываются, как только доберутся до конечностей. «Придира» готовил статью. Так что я болтался по лесу в снаряжении, изготовленном её отцом — а я почти уверен, что весит оно столько же, сколько сама Луна, — и обдирал почки с деревьев.
— Это звучит… — начала было Гермиона, собирая волосы и закручивая их при помощи заколок в сложный пучок.
Невилл в ответ разразился смехом, и старые пружины в её диване скрипнули. Гермиона скакала по спальне на одной ноге, надевая носок и одновременно пытаясь отыскать свою обувь. Невилл замолчал, и Гермиона сообразила, что её кофейный столик завален раскрытыми книгами, посвящёнными растению, о котором она не должна была болтать. Никто за пределами её отдела не должен был знать, в чём именно заключалось её задание. Чем меньше людей осведомлено о слухах, тем лучше. А сплетни о том, что Министерство занимается этим вопросом, лишь усугубили бы ситуацию.
Она распахнула дверь в спальню чуть сильнее, чем требовалось, створка врезалась в стену и Невилл подпрыгнул. Он на секунду обернулся, и Гермиона рывком натянула кроссовки, наблюдая за тем, как друг склоняется над своим коленом. Слишком поздно.
— Тебя интересует Флоралис Фати?
— Что?
Она обогнула диван, и Невилл улыбнулся и приподнял плечи, будто щенок, выражающий свою любовь после того, как сжевал тапочки.
— Мне стало любопытно. Я собираюсь стать профессором гербологии, а у тебя тут дюжина книг по этому предмету. Я никому не скажу, что ты его изучаешь — обещаю.
— Спасибо, Невилл.
Гермиона собиралась пошутить про министерское наказание для тех друзей, что сливают информацию, но при словах «министерское наказание» в мозгу пронеслось слишком много мыслей, и она погрузилась в воспоминания. Перед глазами вспыхнуло сияющее, покрытое синяками лицо Невилла, стоящего в небольшом коридоре, и Гермиона закрыла рот и улыбнулась. Иногда она размышляла о своих друзьях и отваге, и от этих мыслей её переполняла гордость, а сердце сбивалось с ритма. Иногда ей снилась комната, полная воинов, подготовленных Невиллом, и он сам, замерший перед Волдемортом с зажатым в кулаках мечом Гриффиндора. Временами она задавалась вопросом, что бы с ними стало той ночью без него, и ей приходилось напоминать себе о том, как дышать.
— Как ты назвал его? Флоралис Фати?
— Да. У него десяток имен. Но обычно его называют так. Воля богини Флоры. Последние лет сто его называют Доминус Темпорис. Повелитель времени. Я хочу сказать, существует пара разных переводов, но смысл у них один.
Гермиона записала название в блокнот.
— Возможно, я могу…
— Ты не… То есть… Я знаю, ты не можешь мне рассказать. Но если ты его нашла… — на его лице помимо любопытства и опасения промелькнуло столь явное волнение, что Гермиона чуть не рассмеялась.
— Нет-нет. Это всего лишь исследование. Однако любопытно, как о нём отзываются во многих прочитанных мной текстах. Как будто он… священный.
— Но будь это правдой, если бы растение всё ещё существовало… Ты бы не хотела заполучить его? — судя по виду, Невилл сейчас грезил о нём наяву.
— Вряд ли я бы хотела узнать будущее. Я имею в виду… Оно бы пригодилось, когда потребовалось бы определяться, но…