— Нечего сказать? — с горьким весельем произнесла она.
— Нечего, что имело бы для тебя значение, — его голос ничего не выражал. Ваниль, лёд, белая стена. Его голос звучал бесцветно.
Она ненавидела это. Она хотела, чтобы он назвал причину. Хотела, чтобы он каким-то образом нашёл оправдание всему — прямо сейчас, в эту минуту. И не только тому, что натворил сам, но и тому, что пришлось делать им всем. Она хотела, чтобы он назвал ей причину произошедшего с Фредом, Дамблдором, Люпином, Тонкс, Грюмом и остальными. Хотела, чтобы он объяснил ей, чем таким важным можно оправдать то, что Гарри так и не перестал вскакивать от тревожного взгляда или стука в дверь. Что её родители никогда не смогут доверять ей полностью, что ничего больше не будет так, как прежде.
Она хотела, чтобы он сломался. Чтобы треснули все они: эти стоические физиономии тех, кто после войны отправился в Азкабан — выражение лица его отца осталось прежним после всех сделанных им щедрых пожертвований. Тех людей, которые не праздновали годовщину победы Гарри и смерти Волдеморта. Она винила их всех и хотела, чтобы они сломались.
Вероятно, она просила о невозможном. Наверное, Малфой тоже это понимал. Ничто не могло оправдать ненависть, убийство или войну. Ничто не могло повернуть всё так, будто подобное нормально.
— Ты прав. Ты ненавидел людей, ненавидел меня лишь по одной причине…
— Я ненавидел тебя потому, что не знал ничего другого! Это как завязывать шнурки, одеваться или держать вил…
— Ненавидеть? — в её голосе звучало недоумение — словно это была самая нелепая вещь, которую ей доводилось слышать.
— Да! Это чертовски легко! Меня так учили, и ничто этого не опровергало. Я…
— Так, значит, смысл в том, что «грязнокровка» смогла превзойти тебя в отметках, всё же был? Это…
— Это неважно! Не тешь себя надеждой, будто я ненавидел тебя только лишь из-за статуса твоей крови!
— Я не говорю о ненависти по отношению ко мне! Я говорю о маг…
— Нет, говоришь! Разве не в этом всё дело? Ты плакала в гриффиндорской башне, потому что я задел твои чувства словом, которого ты даже не понимала? И не понимаешь до сих пор.
— Я отлично его понимаю, Малфой. Это ты его не понимаешь! И, в отличие от тебя, дело не всегда во мне! Это… — она осеклась — он поднял свою упавшую мантию и закинул её на плечо. — Уходишь? Ничего удивительного…
— Я достаточно своей жизни потратил на это дерьмо.
14 мая; 20:29
Гермиона поблагодарила владельца крошечного сувенирного магазина — он махнул ей рукой и, хмурясь, принялся протирать прилавок. В начале он не только не принял её предложение помощи, но даже вряд ли понял, что она вообще имела в виду. Но когда Гермиона начала пытаться продавать его товар туристам, он перестал её прогонять.
Руки болели — Гермиона отчаянно жестикулировала в попытке пробиться через языковой барьер, но большинство туристов понимали, что она считала, будто каждая мелочь в этом магазинчике — лучшее, что ей доводилось видеть в жизни. Очень мало кто уходил, не купив хоть что-то из того, что она протягивала. Несколько часов спустя в качестве платы за помощь Гермиона положила на прилавок две зажигалки, почтовую открытку, мыло, кое-какую еду, бутылку воды и сопроводила всё это полным надежды выражением лица. Владелец сердито посмотрел на неё, сгрузил товары в пакет, который кинул ей, и сердито указал на дверь.
Гермиона сомневалась, что он ещё хоть раз позволит ей снова показаться в своей лавке, но, по крайней мере, она кое-чем разжилась. Хотя ей по-прежнему нужно было раздобыть зубную пасту. Единственным оружием в том магазине был акулий зуб, который позволил Гермионе терпимее относиться к панике, что охватила её во время первого заплыва. Как бы тяжело ей ни приходилось с момента появления на Вулькано, она была благодарна, что на острове имелась цивилизация — в противном случае, всё сложилось бы гораздо хуже. До сегодняшнего дня, за исключением эпизода с тележкой у отеля, общественные туалеты были её единственным источником воды, туалетной бумаги и мыла.
Местные жители уже начали обращать на неё внимание, но она в любом случае собиралась скоро покинуть остров. Вчера Гермионе пришлось вскарабкаться на самую высокую гору и заглянуть в самый большой кратер, виденный ею в жизни, а потом спускаться по спирали, чтобы удостовериться, что она ничего не пропустила, ведь забираться туда опять не входило в её планы ни при каких обстоятельствах. Гермиона в любой день — а желательно вчера — предпочла бы этим крутым и ухабистым склонам вулканических гор все те лестницы, по которым приходилось подниматься в гриффиндорскую башню.
Ей осталось проверить ещё один участок на востоке, а затем… Гермиона прищурилась, заметив белобрысую макушку, мелькнувшую между деревьев. С момента их ссоры она видела Малфоя лишь дважды и всегда в одиночестве. Однако она никогда — в компании Малфоя или нет — не встречала того человека, что сейчас шагал рядом с ним. Малфой же выглядел гораздо здоровее, чем в прошлый раз: чистым, менее бледным; он улыбался. Оба мужчины свернули на узкую тропинку, ведущую к морю, и Гермиона на какое-то время вернулась в прошлое — улыбка Малфоя превратилась в усмешку. А это никак не могло быть хорошим знаком.
15 мая; 14:41
До этой поры у Гермионы был не такой уж и плохой день — по крайней мере, всё складывалось настолько хорошо, насколько это было здесь возможно. Гермиона закончила осматривать остров, и пусть она ничего не нашла, её несостоявшийся убийца не сумел повторно её отыскать. Она отправилась в почтовое отделение, которое представляло из себя две комнатушки в том же крошечном здании, где принимал местный врач, готовая отдать за марку половину конечности. Но женщина со смехом любезно сообщила по-английски, что Гермиона может отправить свою открытку.
Это означало, что, какая бы странная сила ни воздействовала на телефоны при приближении к ним Гермионы, связаться с родителями больше ничто не мешало. Заверив их, что с ней всё в порядке, Гермиона попросила их позвонить Гарри и рассказать ему о том, что наверняка собьёт их с толку. Но по крайней мере, Гарри узнает, что она застряла без магии на острове, в миле от которого стоит какой-то барьер. Она рассудила, что уже через несколько дней Министерство прибудет либо сюда, либо в её следующий пункт назначения — на Липари.
Но теперь, когда посреди деревни на неё орал мужчина, день постепенно превращался в отвратительный. Тело вдруг начало болеть, укусы насекомых нестерпимо зудели, Гермиона устала, проголодалась и просто возненавидела свою одежду. Когда она спросила, что мужчина показал Малфою, тот проигнорировал её улыбку и вежливое приветствие и лишь окинул злым взглядом. Когда она, ухмыльнувшись и вскинув бровь, приняла высокомерный вид, он над ней посмеялся. А когда Гермиона пошла за ним следом — развернулся и начал орать. И пусть Гермиона не поняла, что он выкрикивал, она прекрасно осознала, что это совсем не то, что ей хотелось бы услышать. Особенно тогда, когда он начал делать очень интересные жесты вокруг своей головы, как-то связанные с её волосами и рассудком. Люди вокруг начали обращать на неё слишком много внимания, поэтому она развернулась и ушла. Мужчина резко перестал вопить, а когда Гермиона обернулась, его уже не было.
16:01
Малфой поднял бумагу над головой и покосился на Гермиону прежде, чем та смогла схватить листок. Вскинув локоть, он скомкал бумагу в кулаке, прекрасно зная, что Гермиона до неё не дотянется, даже если дёрнет его вниз и одновременно с этим подпрыгнет. Дурацкие, отвратительно высокие люди.
— Я бы сказал, что попытка была неплохой, но это враньё, — протянул он, опуская кулак с надежно сжатым листом.
Она жадно смотрела на его руку, недовольно сопя, что было не лучшей идеей, ведь они стояли у ямы с лечебной грязью.
— Всё играешь в свои старые игры, да, Малфой?
Он посмотрел на небо с таким видом, словно о чём-то задумался или что-то просил у высших сил.
— Если я до сих пор в них играю, не такие уж они и старые?