- Потом, Света, потом. Мы попозже заглянем в кабинет.
Светлана вопросительным взглядом обратилась за разъяснениями к Сырцову. Тот мелко покивал и поджал губы: иди, мол, к себе, девочка, не до тебя сейчас. Светлана тоже поджала губы. В обиде. И ушла.
Сырцов и Горбатов сидели рядком в молчаливом безразличии, как в очереди к зубному врачу. Каждый со своими болячками. Вдруг Кирилл Евгеньевич порывисто вскочил, подбежал к "Двойному портрету в красном", неумело сорвал его со стены и, неровными быстрыми шагами вернувшись к стульям, поставил картину Сырцову на колени.
- Возьмите ее, Георгий, - беспамятно бормотал он. - В благодарность за все. Берегите ее, и пусть она будет память о Дане, да и обо мне. Хотя что вам обо мне вспоминать? Таких безмозглых, слабых и слюнявых кретинов не вспоминают. Повесьте ее на стену и смотрите, смотрите, и вы поймете, как надо видеть этот мир. Так, как видел его Даня.
Сырцов встал, держа картину в руках. Осторожно спросил:
- Я могу быть вам чем-нибудь полезен, Кирилл Евгеньевич?
- Вы уже сделали все, что могли, - сказал Горбатов и, вдруг испугавшись, что Сырцов его неправильно поймет, без паузы пояснил: - Вы сделали все, что было нужно мне, вам, Гале... - Сказал, напрягся и вдруг заторопил, заторопил Сырцова, как засидевшегося гостя: - Идите, идите, Георгий!
Толкая Сырцова в спину, он довел его до выхода и с порога смотрел, как Сырцов, пристроив неупакованную картину на заднее сиденье, садился за руль джипа.
Сырцов включил зажигание и глянул на внутреннее зеркало заднего обзора. Две женщины в одном красном в три глаза укоризненно смотрели на него.
* * *
Кирилл Евгеньевич вошел в приемную, остановился, стараясь понять, куда он пришел, так до конца и не понял, невидяще посмотрел на Светлану и проследовал в свой или, точнее, в их с Галей кабинет. Светлана успела спросить у его спины:
- А где Георгий Петрович? Я все приготовила...
Но он, не ответив, прикрыл за собой роскошную тяжелую дверь. Постоял недолго посреди такого обжитого, такого уютного служебного обиталища, а потом, отодвинув стул, сел за круглый стол. Вновь обхватил руками голову, недолго постонал без слез и все-таки заплакал. Слезы капали на стол. Кирилл плакал и рассматривал выпуклые прозрачные маленькие лепешки на лакированной карельской березе.
В половине двенадцатого Горбатов вышел из кабинета и предупредил Светлану:
- Я буду через полтора часа.
В двенадцать Кирилл Евгеньевич своим ключом открыл дверь дома свиданий. Он задержался в прихожей, разглядывая себя в громадном зеркале, и увидел заплаканного слабака-интеллигента.
- Это ты, Кира? - раздалось звучное жизнелюбивое сопрано. - Дождалась наконец-то.
Он знал, откуда донесся этот голос. Горбатов пригладил волосы и решительно направился в спальню.
Галина ждала его в одной ночной рубашке. Она сидела на кровати, и темные соски ее огромных грудей в воинственном предвкушении торчали сквозь полупрозрачный шелк.
- Дождалась наконец-то, - повторила Галина, в томлении и в сладостной неге прикрыла глаза. - Иди ко мне, Кира. Иди!
Горбатов молча стоял у двери. Не женщина, которую он когда-то безвольно желал, не кустодиевская купчиха, как он ее когда-то любовно называл, - жаждущее чудовище сидело на кровати, страстно готовящееся поглотить его и, поглотив, раствориться в гнусно-похотливом экстазе.
- Почему ты сделала это? - тускло спросил он.
- Я еще не делала этого, - игриво и двусмысленно ответила она, не увидев еще его лица.
- Почему ты сделала это? Почему?! - взвыл он.
Галина открыла глаза и испугалась так, что под шелком пошла мелкой мурашкой.
- Что я сделала, Кира? - жалко осведомилась она, зная, что она сделала, и понимая, что он теперь тоже знает.
- Ты убила Даню, - сказал Кирилл Евгеньевич и покачнулся от накатившейся слабости. Чтобы не упасть, он побелевшими пальцами с синими ногтями вцепился в дверной косяк.
- Что ты говоришь, что ты говоришь, что ты говоришь...- повторяла Галина Васильевна, явно не зная, что говорить.
- Ты дала ему пистолет, из-за которого его убили!
- Кира, он сам попросил и я не могла ему отказать! - Она кричала.
- Ты ничего не сказала об этом мне!
- Он потребовал от меня клятвы, что я тебе ничего не скажу!
Галина Васильевна потихоньку успокаивалась: Кирилл полез в частности, а их она была готова объяснить. И вдруг он замолк. Он смотрел в пол, и его пошатывало.
- Тебе плохо, Кира? - тревожно спросила она и поднялась с кровати.
- Не подходи ко мне, - тихо попросил Горбатов.
Галина остановилась на полпути.
- Тебе же плохо, Кира.
Нет, он не запутался в частностях.
- Ты убила Даню. Почему ты сделала это?
Ярость безнадежности овладела ею. Галина рванула ворот рубашки - шелк издал тихую пулеметную очередь - и, обнаженными грудями вперед, пошла к нему.
- Ты - мой, только мой, и я никому тебя не отдам! - Она надвинулась на него как оползень, поглощая и прижимая к стене. Горбатов, в ужасе толкая ее слабой ладонью в подбородок, попытался отодвинуть ее от себя. Ему не удалось это.
- Ты - чудовище, - сказал Кирилл Евгеньевич и опустил руки, которые никогда уже не обнимут ее. То был конец всему.
Галина упала на колени, потом на бок и, прижимаясь щекой и его брюкам, просила:
- Убей меня, убей! - и ей казалось, что она просит искренне.
- Я не буду тебя убивать, Галя. Достаточно того, что ты убила Даню. Почему ты сделала это?
Голос Кирилла Евгеньевича был ровен, с машинными, компьютерными интонациями. Ничего не вернуть, ничего. Она, опершись о руку, полуприсела на ковре и тихо заговорила, будто про себя:
- Ты - единственное, что у меня есть. Ты - мой муж, ты - мой любовник, ты - мой сын, о котором надо постоянно заботиться, и в этом мое счастье. Ты - мой сын, но я не хотела, чтобы и ты имел сына. Мне нужен был ты, ты один.
Горбатов повернулся и вышел. Ее рука ослабла. Галина Васильевна опустилась на ковер и лежала очень долго. Старинные часы в гостиной пробили один раз, и этот звук заставил ее подняться. Она встала, одним широким движением разорвала рубашку до конца и, уронив ее, как халат, голая прошла к большому зеркалу в прихожей. Сначала Прахова просто стояла перед своим отражением. Затем ладонями приподняла неохватные, тяжелые, никому теперь не нужные груди, погладила себя по животу, по предназначенным к безудержной постельной работе бедрам, внимательно осмотрела курчавую осиротевшую промежность...
Она знала, кто виноват во всем, что случилось сейчас. Галина не спеша и тщательно оделась, сделала легкий макияж и, в последний раз оглядевшись, аккуратно подобрала рвань ночной рубашки.
* * *
Бойко звучала разговорчивая и всезнающая московская радиостанция из миниатюрного приемника в изголовье тахты, на которой когда лежал, а когда сидел, с которой от внутреннего жжения иногда вскакивал воспаленный Антон Николаевич Варицкий. Каждые полчаса, отслушав очередную порцию последних известий, Антон Николаевич смирял бушевавший в нем колотун хорошей дозой французского коньяка "Энесси". Хотя, что сейчас пить, ему было безразлично, хоть политуру. Непрозрачная бутылка стояла на письменном столе, и к ней надо было ходить. А ведь ничто не мешало ему поставить эту бутылку вместе со стаканом у тахты и не напрягаться. Но Варицкого гнал на очередную прогулку колотун, и бутылка играла роль хоть какой-то цели в этом лихорадочном движении.
Толком не поспав, Антон Николаевич включил приемник в восемь утра, чтобы услышать, как обещал Летчик, информацию об автокатастрофе, в которой погиб известный частный детектив Георгий Сырцов, а услышал странное сообщение о том, что в Парке культуры и отдыха в час тридцать была спецназом почти без выстрелов проведена какая-то молниеносная операция. Попытка корреспондента радиостанции получить хоть какие-либо сведения о цели этой операции натолкнулась, как теперь обычно случается, на холодное молчание командира отряда спецназа полковника Панкратова и ироничные междометия начальника первого отдела полковника Махова.